— Так, Мария?

Девушка издала полный муки крик и схватилась за меня. Она истошно кричала и судорожно кивала головой. Столько муки, столько боли, которые не могли найти выход в словах! Столько муки, столько боли! Я автоматически погладил ее по голове.

Вагнер продолжил тихим голосом:

— Ну да, и тогда она позвала меня, господин Голланд. Мне сразу стало ясно, как только я вошел в комнату, госпожу Лоредо похитили.

— Каким образом вам все сразу стало ясно?

— Ну, весь этот разгром, господин Голланд, выстрелы, кровь. Раньше я жил на Потсдамской площади. Из нашего дома тоже однажды похитили одного человека, по имени Леберехт. Так там было то же самое. Крики, стрельба и кровь на лестнице. — Он погрузился в воспоминания. — Леберехта-то застрелили.

— Да, — покачал он головой, — вот так-то, Господи, да…

— И что, никто не видел?

— Никто.

— И что вы сделали?

— Запер квартиру и побежал в полицию.

— А почему не позвонили? — спросил я.

— Господин Вагнер не мог позвонить, — ответил Альберс. — Похитители вырвали розетку.

— Но час назад, — начал я, но Альберс прервал меня:

— Вчера телефон починили.

У них на все был ответ. Сибилла исчезла — что бы я ни предпринимал, о чем бы ни спрашивал. Сибилла похищена — они приводили все новые тому доказательства. Кажется, они уже все решили между собой — Сибилла похищена.

— Я побежал в полицейский участок на Бисмаркплац, — между тем вещал с поклоном портье. — Это в двух шагах отсюда, вы знаете, господин Голланд. Сначала до Йоханнаплац, потом за угол и дальше на Каспар-Тейс-штрассе, а затем…

— Господи, я знаю, где находится полицейский участок! Дальше!

— Я вернулся с двумя полицейскими, господин Голланд.

Меня отвлек какой-то шорох. Причиной его была Мария. Мария плакала. Ее плач был еще ужаснее крика. Я не знаю, видели ли вы когда-нибудь, как плачут немые. Это ужасно.

— Пожалуйста, — сказал я, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекрати плакать, Мария!

Мне вспомнилась одна история, которую я когда-то читал, история одного немого, которого тиран так жестоко мучил, что тот кричал. Это была история человека, который был лишен языка и все-таки нашел звуки, чтобы выразить непереносимую муку, которую он испытывал. Что это был за человек, и что за деспот? Не помню. Столько было тиранов и столько мучеников, которых пытали! Может быть, эта история мне просто приснилась или я видел ее на сцене.

Я сказал:

— Это невозможно. Этого не может быть. Кому надо было похищать госпожу Лоредо?

— Об этом мы вас и спрашиваем, — сказал Альберс.

— Я не знаю! — закричал я. — Что вы на меня так смотрите?! Думаете, я в этом замешан?

Следователь ответил:

— Мы в Берлине, господин Голланд. В Берлине происходит множество подобных преступлений. Конечно, это пока нераскрытое преступление. Но мы его непременно раскроем.

Он сказал это в никуда, важно и с патетикой.

— На лестничной клетке тоже кровь, — с чувством сказал портье.

Казалось, он был рад вставить словечко.

— На стене, — подтвердил Альберс.

— И вы не напали ни на какой след?

— Мы ждали вас, господин Голланд. Возможно вы сможете нам помочь в дальнейшем расследовании.

Снаружи послышался шум и мужской голос прокричал:

— Можно узнать, долго ли мне еще ждать?!

Это был шофер. Я напрочь забыл о нем.

— Принесите наверх мой багаж, — ответил я.

— Если вы не против, мы можем на вашем такси сейчас же поехать в участок.

— Зачем?

— Комиссар хотел с вами встретиться. Я должен доставить вас сразу, как только вы появитесь.

Мы так и сделали, когда таксист принес в квартиру Сибиллы мой чемодан и пишущую машинку. Я шел под дождем на улицу по дорожке из гравия, как это часто бывало, когда рядом со мной была Сибилла. Ключ от ее квартиры звякал в кармане моего пальто. Постепенно темнело, плыли низкие облака. Где-то высоко над ними летел следующий самолет. Я слышал шум его моторов.

В кабинете комиссара Хельвига в Груневальдском отделении полиции горела яркая настольная лампа. Кабинет находился на втором этаже красного кирпичного здания и был убого обставлен. Окна выходили на запущенный сад. Следователь по уголовным делам Альберс на допросе не присутствовал, здесь был только полицейский, который стенографировал мои показания. Как только моя личность была установлена, Хельвиг сразу перешел к делу:

— Господин Голланд, как давно вы знаете госпожу Лоредо?