Спустя три с половиной часа взмокший Адриан, едва сумевший отыскать в карманах панталон последнюю, чудом не потраченную ранее монетку, нанял экипаж. А еще через четверть часа он отбросил денщика в сторону и ворвался в рабочий кабинет интенданта.

Тот сидел за пустым столом, и лица на нем не было.

— Жан-Жак? — встревожился Адриан. — Что с вами?

Интендант поднял на него невидящий взгляд.

— Вы?!

«Он уже знает, — с горечью понял Адриан. — Что ж, известие о банкротстве отца было из числа самых важных. Оно пронеслось по Парижу со скоростью ветра».

Повисла пауза, тяжелая, нехорошая. Адриан прикусил губу. Сказав, что отец работает с имуществом бывшего генерального откупа, он соврал. Даже избитое мнение о том, что все крупные состояния начинались именно с обмана, лично ему облегчения не приносило.

— Я исполнил условия договора, — тихо произнес он и положил на стол толстенную стопку подписанных бумаг. — Здесь все: фураж, хлеб, мясо. На армейские склады они поступят в пределах пяти или шести часов. Оговоренный бонус вы получите, как только мы закроем сделку. Весь гнилой товар я обязуюсь заменить за собственный счет.

Интендант растерянно моргнул. Он поставил главным условием чрезвычайно низкие цены. Разумеется, найти столь недорогой товар можно было только в провинции. Поверить, что Адриан, не выезжая из Парижа, закрыл все текущие потребности армии по этим ценам, да еще всего за четыре часа, было невозможно.

— Постойте, но ведь ваш отец…

— Да, мой отец банкрот, — облегчил ему задачу Адриан. — Но это не мешает мне держать слово. Я взялся поставить товар и сделал это.

Интендант откинулся на спинку кресла и тяжело выдохнул. Он был опытный человек и понимал, что Адриан, скорее всего, просто перекупил товар у тех самых спекулянтов, которые вереницей сопровождали интенданта с самого утра.

— Позвольте!.. — внезапно осенило его. — Но если семья Матье обанкротилась, то чем вы им заплатили?!

Адриан усмехнулся и пояснил:

— Приставы арестовали имущество Аристида Матье, но не мое.

Интендант хлопнул глазами. Действительно, все говорили о банкротстве отца, и никто ни разу не упомянул о сыне.

Адриан чуть повысил голос и продолжил:

— Я никогда не разглашаю условий своих сделок, а поэтому ваш вопрос, чем заплатил спекулянтам, оставляю без ответа.

На самом-то деле маклеры прекрасно осознавали, что немедленный расчет с Адрианом невозможен. Слишком уж масштабна сделка! Никто не носит в карманах столько незаполненных векселей. Поэтому расчет был отложен. Утром семье Матье еще верили на слово. Но объяснять это интенданту означало бы уронить свое достоинство. Тот обязан был признать, что его вопрос недопустим. Он это мгновенно понял, густо покраснел и, пытаясь выровнять счет, ядовито хмыкнул.

— И все-таки вы мне… — Жан-Жак замер.

Слово «солгали» было чревато последствиями. Адриан уже показал, что способен за себя постоять.

— Вы… ваш отец ведь не работал с имуществом генерального откупа?

Адриан еле заметно улыбнулся.

— Никто не знает, с кем, с чем и на каких условиях работал мой отец. Он так же, как и я, не разглашает условий сделок с партнерами ни при каких обстоятельствах.

Интендант задумался. Ему нечего было возразить. Ответы были прямыми и точными. Заказ целиком исполнен. Теперь его ждало завершение сделки и бонус, заработанный стремительно, всего за четыре часа, и весьма немалый.

— Что ж, к делу. — Он рывком поднялся из-за стола. — Если товар поступит в пределах шести часов, то к утру мои кладовщики все пересчитают и примут. Встретимся в девять. Вас устроит?

Более всего Адриана устроил бы немедленный расчет. Он не завтракал и не обедал, ему негде было переночевать, не на что поужинать, у него не было денег даже на извозчика, чтобы добраться до центра Парижа и найти отца. Но товар и впрямь следовало посчитать и принять. А главное, он не мог позволить себе такой роскоши, как нетерпение. Эта привилегия только для бедных.

— Да, — кивнул он. — Разумеется, устроит. Завтра в девять.

Аббат добрался до ассамблеи уже к вечеру, когда весь Париж знал и о падении Тюильри, и о том, что королевские швейцарцы устроили настоящую резню простого народа. Ясно, что всех, как и всегда, возмущали происки аристократов. Сперва были озвучены данные о гибели сотни повстанцев, затем число жертв возросло почти в четыре раза, но этим сообщениям не верил никто. Да и не в количестве было дело. Все говорили главное: Людовик и его аристократы начали убивать собственный народ.

Аббат присел в уголке и окинул взглядом зал. Верхние трибуны, самые важные, там, где сидели монтаньяры, буквально содрогались от негодования. Аббат еще в самом начале, когда решался вопрос, где заседать, жестко приказал занять эти трибуны любой ценой. Теперь всякий, кто сидел хотя бы чуть-чуть ниже, постоянно чувствовал себя по сравнению с этой «горой» маленьким и приниженным. Даже тщедушный Робеспьер излучал это превосходство «горы». Просто потому, что его туфли всегда были выше переносиц оппонентов.