Шрифт:
— Чтоб я больше не слышал слова «баловень». Ты купец?
— Высокочтимый, да.
Скирон смерил его взглядом, вгляделся в его лоснящееся жиром лицо. Нет, он не был достоин жить. И все же спросил:
— Ты трус?
Путник с добрую минуту копался в своих путанных мозгах и наконец выискал желательный ответ:
— А как же, а как же, уважаемый, трус я, а то нет! О ты, прекраснорукий.
Скирон с омерзением покривился:
— А у тебя отменный кинжал, Ктесип. Ты что, его не употребляешь?
Путник и тут долго тужился в поисках ответа:
— Да нет, не так чтобы...
— Великолепно.
— Что? Что не употребляю? — услышав похвалу, путник радостно встрепенулся.
— Нет, я про твой кинжал. А у меня вот, — он слегка развел руки, — нету.
Путник мигом сорвал с себя оружие и протянул его рукояткой вперед. — Вот, изволь, соблаговоли принять, очень тебя прошу, обожаемый...
Скирон принял у него кинжал со словами:
— Все равно зря таскаешь и... Откуда ты сам?
Путник заносчиво вскинул голову:
— Издалекаприметный Пилос моя родина, где стада пылконогих коров резвятся на колышущихся сочной травою лу...
— С покупателя здорово дерешь?
— Как...
— Покупателя, говорю, здорово обдираешь?
Здесь путник стал торопливо сыпать словами:
— Ах, нет, нет, уважаемый, я не такой человек, как некоторые, зачем мне своего покупателя...
Но Скирон прервал его:
— Разоряешь.
Ктесип очень низко повесил голову:
— Разоряю.
— Выкладывай!
Купец, дрожаший теперь от иного рода страха, преодолев себя, обратился к разбойнику с нарочитой веселостью:
— Да с радостью, уважаемый, как это я до сих пор не сообразил...
Солнце, обильносветозарный Гелиос, уже зашло, но и в том меркнущем воздухе золотые монеты заговорили блеском у ног Скирона.
— Ведь ты приятно облегчился?
— Да, — ответил путник.
И вдруг разбойник задал ему более чем странный, совершенно непредставимый вопрос:
— Ктесип, ты любишь меня?
— Как?
— Любишь ты меня, спрашиваю, Ктесип?
— Ох, очень, очень сильно, так сильно, — оживился путник, — как факел в темную ночь, как...
— Но ведь любви-то нет? — затаив в душе боль... — Как же это ты любишь?
Путник потупился и сказал растроганным тоном:
— Откуда мне знать. Люблю и все.
— Но ведь любви-то нет! — не сводил с него сурового взгляда Скирон.
— Как там нет, были бы деньги! — и, уставившись на одну из бывших своих монет, со своей стороны, спросил: — А то почему бы я любил тебя, удальца, так сильно? — и покраснел.
Нет, он не достоин жить.
— А чего ты дрожишь?
— Ээ... ну, эээ... от любви, от любви!
Нет, нет, он не достоин жить.
Вцепившись пальцами, словно клещами, ему в ворот, Скирон единым махом разодрал на нем хитон.
— Вот так тебе больше к лицу. А?
— Конечно, уважаемый, конечно.
— И ты все равно любишь меня?
— Еще больше, обожаемый... и к тому же почитаю!
— Но ведь я разбойник?
— Ну и что с того... Сердцу не прикажешь... Только после отпусти.
Не-ет, он не был достоин жить. И еще спросил Скирон:
— А почему ты не убежал с теми, остальными...
Путник смущенно понурил голову:
— Очень болят ступни.
Тут уж смутился и сам Скирон: непривычно ему было убивать беспомощных. Поглядел, поглядел вниз... нет, не достоин, но такого беспомощного... и с презрением отвернулся:
— Отпускаю тебя, уходи.
Он стоял, углубившись в свои мысли. Что-то липкое коснулось его икры. Он взглянул и порывисто отвернулся — в знак благодарности за дарованное облегчение, путник преклонив колени, слюняво лобзал ему ногу! С помутившейся внезапно головой, Скирон схватил его за шиворот, вздернул на ноги:
— Пошли сюда.
И путник, прихрамывая, поплелся за ним, распаленным самовозгоревшимся гневом. У выступа Скирон, подхватив его под; мышки, пересадил вперед, затем сам перешел за ним и сел в скальное кресло. Стоя у самого края обрыва, купец невольно склонился к Скирону, не осмеливаясь заглянуть в бездну; а разбойник легко подхватил двумя пальцами кувшин и по очереди обмыл замаравшиеся о потные подмышки купца руки. Затем он протянул вперед тяжелую посудину:
— Будь на то твоя воля, Ктесип, вымой мне ноги.