Трубач совсем ошалел, он так невыносимо пронзительно резал какую-то чушь, что гитаристу оставалось только отбивать ритм, беспардонно вихляясь всем телом. А по клавишам беззвучно прыгали толстые пальцы какого-то видимого лишь со спины пианис­та. Где-то далеко, в тумане, беззвучно размахивал руками Скорей-скорей, он как всегда, восторженно о чем-то распространял­ся, чтоб на следующий день обеспокоенно выспрашивать: «Что это я там вчера плел, а?» В дымном мареве едва различимы были танцующие пары — проглотившие аршин девушки и уподобившиеся вопросительному знаку парни: сегодня же, сегодня?!

— Но почему вам все-таки здесь не нравится?

— Потому, что...

— Потому что что?

— Ложь! — ответил Лука, упершись ей в глаза взглядом.

— Что ложь?

— Все это. — Лука повел рукою вокруг.

— Как это ложь... почему?

— Ложь, потому что ложь.

— Тогда почему же вы здесь? — разозлилась она.

— Ложь тоже по-своему интересна.

— Ничего подобного, просто здесь нет ничего более интерес­ного.

— Интересного сколько угодно.

— Но это, наверно, где-нибудь в другом месте?

— Нет.

— А где же — зде-эсь?

— Здесь, — сказал Лука, — здесь же, в двух шагах.

— Здесь же, в двух шагах, — у нее перехватило дыхание,— что?

— Здесь же, в двух шагах, — понизил голос Лука, не сводя с нее глаз, — сама жизнь, сама правда.

— Ну уж! — отмахнулась она рукой, но сразу же вся съежи­лась, поймав на себе его досадливый взгляд.

— Пошли, покажу.

Это сказал Лука. Он уже стоял на ногах.

Они шли по занесенной снегом просторной равнине: девуш­ка в длинной, по щиколотки, мягкой коричневой шубке впереди, Лука — чуть приотстав от нее, в нахлобученной по самые глаза шапке. Тяжело ступая огромными лыжными ботинками, он упрямо стирал при каждом шаге оставляемые девушкой на снегу маленькие следы. Стояла светлая ночь, и Лука видел, как каждый раз под его ногой слабо взблескивал снег. Дорожка была довольно широкой, но Лука предпочитал идти так — ступая по следам девушки. Синевато-призрачный морозный воздух приятно пощипывал. Холодно было только лицу, а так они будто шли вброд по шею в теплой воде. Покрытая девственно чистым нехоженным снегом, нежно мерцавшим в лунном свете, земля распростерлась в без­молвии. Когда они уже вступали в лес, девушка вдруг повернула голову и снизу вверх посмотрела на Луку большими, удивлен­ными глазами — лицо ее возникло прямо перед ним, пересеченное наискось тенью далекой ветки. Потом она отвернулась и снова за­шагала по тропинке, вводящей в лес. Кругом высились исполинские сосны, и на снегу лежали легкие тени их заснеженных, с растопыренными пальцами, рук. Девушка поскользнулась, Лука подхватил ее руку; так они и шли теперь бок о бок, рука в руке. В лесу стояли и большие кусты, сплошь пересыпанные снегом. Девушка остановилась, Лука тоже стал около нее, словно прислушиваясь безмолвно к ее зажатым в руке теплым пальцам. Ему даже будто послышался застенчивый шепот: «Вот это и есть правда? Это она и есть, да?» — «Да, да, это и есть она самая», — словно долетел медленно, как смола, стекающий по замершей сосне ответ. Лука сделал два коротеньких шага и заглянул девушке в лицо. Правда, в темноте он не различил ее черт, только видно было, что и она, запрокинув голову, на него смотрит. Он взял ее за плечи и повернул к луне, чтоб вглядеться в ее желанное лицо; но нет, в лесу было темно. И все же он продолжал вглядываться и чувствовал, как проявляются одна за другой все черточки ее лица, и было оно такое печальное-препечальное, что у него болезненно сжалось сердце, и он вновь ощутил на языке вкус вишни. «У тебя... прав­да было тяжелое прошлое?» — спросил он осторожно, совсем тихо. «Да», — чуть слышно ответила она. Так они и стояли, и Лука все глядел, все вглядывался в ее лицо; наконец он не выдержал, пошарил по карманам, нащупал спички, зажег и поднес горящий стерженек к ее глазам. Девушка беззвучно, не дрогнув плечами, плакала, и по застывшим на морозе щекам ее запрокинутого к небу лица проторяли себе дорожки слезы; и все же, в этом слабень­ком спичечном свете, глаза ее сверкали искорками счастья. Сей­час она и в самом деле была похожа на шаловливого маленького зверька, озорно перепрыгивающего с ветки на ветку, нет-нет с пе­чальным недоумением в глазах уставляясь на людей. Лука глядел на нее как зачарованный, и очнулся, только почувствовав жгучую боль в пальцах; он отшвырнул в остервенении обугленный остов спички, и, повернувшись снова к девушке, крепко прижал ее к груди. Он целовал ее, тихо нашептывая ей в самое ушко: «Кажет­ся, я люблю; кажется, я правда люблю тебя, белочка...» Она бла­годарно глядела на него снизу вверх затуманенными от слез гла­зами, пока он ласково утирал тремя обгоревшими пальцами ее мокрое лицо, продолжая упорно вглядываться в ее невидимые, но навсегда запомнившиеся ему глаза.

Она была похожа еще на кого-то...

Укрывшись под балконом второго этажа, стоял, зябко поежи­ваясь, Маленький хулиган. Иссера-бледное лицо он упрятал в во­ротник дождевика, руки поглубже засунул в карманы. Было хо­лодно, студеный ветер злобно покусывал, сеял Мелкий, противный дождь. Парню, видно, захотелось подымить сигаретой, потому что он приложил два пальца к губам и посмотрел поочередно на двух своих подпиравших там же стену корешей. Ребята мигом вытащили сигареты — один скомканную пачку, другой — совершенно новую. И Маленький хулиган ни одного из них не обидел: он достал сигаре­ту из только что вскрытой пачки, но при этом по-свойски улыбнулся второму парнишке: спрячь, мол, у тебя и у самого, оказывается, мало, — дважды повторив благодарно-останавливающий жест раскрытой пятерней.

Луке захотелось подойти к Маленькому хулигану и заговорить с ним, только он не знал, с чего бы ему начать, и поэтому, несмотря на дождь, шагал очень медленно. Что же, все-таки, сказать, как завести беседу? Не имея на этот счет ни малейшего представления, Лука, однако, не мог подавить в себе внезапно нахлынувшего — как это не раз с ним бывало — желания и потому продолжал приближаться к Маленькому хулигану, который уже глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым сразу из носа и изо рта. Лука все более замедлял шаг, совершенно не соображая, что бы такое сказать для начала, только теперь ему еще очень захотелось поглубже заглянуть парнишке в глаза. Между ними оставалось всего каких-нибудь три шага, когда Маленький хулиган приметил приближавшегося к нему Луку, поведение которого показалось ему странным — в дождь так медленно никто не вышагивает... Он было отворотил лицо в сторону, но Лука уже подошел к нему вплотную и сказал, кладя ему руку на плечо: «Если вы не против, уделите мне пару минут, у меня к вам дело». — «Ко мне?» — заносчиво вскинул голову Маленький хулиган, немало, впрочем, удивленный. «Да! — воскликнул Лука и, воспользовавшись минутной заминкой, добавил, понизив голос: — Если, конечно, вы соизволите, если рас­полагаете временем, это займет всего две-три минуты», — и в пер­вый раз торопливо, мельком заглянул ему в глаза. На что Малень­кий хулиган ответил совершенно непривычными для него словами: «Да, пожалуйста. Я слушаю вас», — и шагнул в дождь за Лукой. В ожидании любой неожиданности он переступал осторожно, весь собравшись в комок и держа левую руку в кармане. Двое его дружков, ощутив смутную тревогу, двинулись за ними следом. Один из них даже обвязал платком свой крошечный кулак. Но Луке было вовсе не до них: его больше всего беспокоило то, что он до сих пор не придумал ничего путного, что позволило бы ему естественно завести разговор. И в конце концов начал он довольно-таки напы­щенно: «Да-а, вы знаете, другой раз человека так замучает какой-нибудь вопрос, что просто одно недоразумение, ведь в жизни-то всякое бывает, да-а...» — «Что всякое?» — удивленно глянул на него снизу Маленький хулиган. «Да-а, — снова завел Лука, охотно повторив это спасительное фальшивое словечко. — Вы, наверное, очень удивлены, что я так неожиданно заговорил с вами, но в жизни порой такое вдруг приключится, ведь чего только на свете не бывает, — у Маленького хулигана были зеленоватые глаза, — что вот, значит, я и оказался вынужденным побеспокоить вас, если позволите так выразиться, первого встречного, да еще в такую погоду...» «Ничего, ну...» — сказал Маленький хулиган и перешагнул через небольшую лужу. «Мой вопрос, боюсь, удивит вас, но я узнал про одну такую вещь... — Неужели ничего не придумаю?» — мелькнуло в голове у Луки, — что был страшно по­ражен и решил обратиться к первому встречному, которым как раз оказались вы, и спросить, что... эээ... в общем, я намеревался спросить... как вы считаете, возможна ли дружба между парнем и девочкой?» — «Между кем и кем? Между парнем и девочкой?» — удивленно, но с явным облегчением спросил Маленький хулиган. Он извлек руку из кармана и незаметно подал знак двум своим коре­шам, чтобы они сматывались. Те тоже вздохнули с облегчением, свер­нули в первый же магазин и стали протирать платками мокрые волосы. «Да, да, — продолжал Лука, дружба между мальчиком и девочкой...» — и: А почему нет, — призадумался Маленький хули­ган, — почему невозможна...» — «Ооо, — многозначительно протя­нул Лука. — Но, позвольте, вы твердо убеждены в этом?» Малень­кому хулигану было приятно услышать слово «позвольте», и он тоже ответил деликатнейшим образом: «Извольте, извольте, я охотно вам отвечу. У меня лично, например, была одна подружка». — «А теперь у вас ее больше нет, так ведь? Почему же тогда нет, если вы говорите, что это возможно?» — «Вот тебе раз! Мы же веревкой связаны не были! Откуда я знаю, взяла да ушла...» Поддавшись волнению, он заговорил теперь своим обычным язы­ком. «Оо, — снова завел свое Лука.— Следовательно, вы не были с ней настоящими товарищами». «Как это нет! — от возмущения Маленький хулиган вляпался в самую лужу. — Мы с ней между собой очень дружны были».

Здесь они невольно прервали беседу, так как сидевший в жел­той машине милиционер зычно прокричал, поднеся ко рту микро­фон, вслед какому-то измокшему под дождем прохожему: «Граж­данин, там нет перехода. Нельзя, говорю! Сейчас же возвращайтесь назад!» — «Да, но если можно, объясните, пожалуйста, — продолжил Лука, — что все-таки это значит: «Мы с ней были очень хорошо»? «А что, и объясню! — приосанился Маленький хулиган: — Она писала за меня домашние задания, заполняла дневник, протирала доску, когда я бывал дежурным, ну и еще там кое-что...» — «Ах, это значит, когда вы были в школе?» — «Да», — ответил Маленький хулиган и покривился: капля затекла ему за воротник. «А ведь давно окончили?» — заглянул ему в лицо Лука. «Уже больше двух лет». — «Огоо! — будто впал в раздумье Лука, с трудом сдержав себя, чтоб не расхохотаться. — А теперь, если разрешите, я позволю себе спросить вас еще об одной вещи... Нынче мне стала известна одна история, которая меня очень заинтересовала, потому я вам так и надоедаю. Ведь здорово надоел, верно?» — «Нет, почему», — вздернув плечи, повел головой вбок Маленький хулиган. «Если вы только не обидитесь, я бы хотел вас спросить: может быть, она влюбилась в вас и поэтому стала с вами дружить?» — «А кто ее знает, — посерьезнел Маленький хулиган. — Не думаю, не знаю... кто их разберет...» — «Даа, — с напускным глубокомыслием произ­нес Лука и, вновь, вперив взгляд в Маленького хулигана, спросил сокровенным тоном: — Но, допустим, скажем, с ее стороны это не было истинной дружбой, но с вашей-то, с вашей как, а?» — «Что с моей, что...» — дернулся Маленький хулиган. «Вы относились к ней чисто по-товарищески?» — «Я — да, конечно, да». — «Тогда я должен еще об одном вас спросить, если вы, конечно, разрешите: у вас в душе никогда не мелькало ничего такого?...» — «Нет, будь я последний человек, нет!» — приложил руку к сердцу Малень­кий хулиган. Это же был совсем мальчишка, просто ребенок, и Луке стало стыдно самого себя, что он так насилует его душу, но уж очень ему хотелось — и тут ничего не поделаешь — поглубже заг­лянуть парню в глаза... «А все же я хочу вас спросить еще об одном, если вы, конечно, не обидитесь... Начну с того, что этому последнему вашему ответу я, разумеется, вполне верю, но ведь существуют, как бы это сказать, ну, что ли, некоторые осложняющие обстоятельства — допустим, она могла дать вам почувство­вать что-то и...» «Нет, нет, — прервал его Маленький хулиган, — на это бы я ни за что не пошел». — «А если бы вы были, например, пьяны, — хотя простите, это не то слово, — если бы вы были под хмельком?» — «Нет, нет!» — «Почему?» — «Да она была уродина», — объяснил Маленький хулиган. Тут на Луку напал такой смех, что и Маленький хулиган тоже не выдержал и рассмеялся: Лука невольно потрепал его по плечу, заглянул в его сощуренные от смеха глаза и, вдруг вспомнив, ради чего он завел весь этот разговор, сказал с простодушной улыбкой: «А знаете, что... такой паршивый дождь на дворе, давайте-ка, если вы не против, зайдем вот в эту телефонную будку, ладно?» — «Давайте!» — охотно согласился Маленький хулиган и деловито зашагал к будке, а когда Лука, распахнув дверь, энергичным жестом предложил ему войти, Маленький хулиган заявил не менее энергично: «Нет, нет, сначала вы», — «Входите, входите, пожалуйста, — Лука даже подтолкнул его немного, — а то ведь мы насквозь промокли».

Будка, как вам известно, узюсенькая и тесная, так что они оказались непосредственно друг против друга, лицом к лицу; Маленький хулиган глядел на Луку снизу вверх, что явно противоречило его всегдашней горделивой повадке, поэтому Лука, едва уловив в его взгляде недовольство, поспешил весело и непринужденно заговорить: «Это вы просто замечательно сказали! Ну и нахохотались же мы с вами, верно? И все-таки, если бы она была хороша собой, если бы она была красавицей, то тогда...» — «С красавицей разве подружишься!» — не менее весело ответил ему Маленький хулиган и, посмотрев вниз, осторожно, чтоб не потревожить Луку, переступил с ноги на ногу, а потом, дивясь про себя, что не услышал в ответ на свои слова смеха, быстро вскинул глаза вверх и обомлел: перед ним стоял какой-то совсем не тот, совсем новый человек, настырно и въедливо засматривающий ему в глаза. Он отвел в растерянности взгляд и, начав поневоле рассматривать дождевик Луки, остановился на том единственном предмете, за который можно было зацепиться взглядом, — на пуговице, но Лука, не моргнув глазом, прикрыл пуговицу ладонью, а когда Маленький хулиган беспомощно уставился на него снизу вверх, впился в него еще более пристальным взглядом.

Глаза у Маленького хулигана были зеленоватые, очень красивого оттенка, и походили на брошенный в воду весенний листок, а вкруг зрачка были сплошь усеяны желтыми крапушками, особенно густо — ближе к середке, так что черный зрачок будто взрывался желтым цветком, рассыпавшимся дальше к краям зеленого колечка, желтыми точками, напоминая полевую ромашку с опавшими лепестками; после тонко очерченной зеленой радужины начиналась удивительно густая белизна, по которой там-сям вились блекло-красные прожилки — словно беспорядочные следы, оставшиеся на снегу после остервенелой пляски обезглавленной курицы; а все вместе было подернуто влагой, которая придавала всему своим ровным блеском удивительную прелесть. Маленький хулиган неловко и беспомощно ерзал под устремленным на него настойчивым, пристальным взгля­дом, он чувствовал себя с ног до головы обнаженным и где-то в глу­бинах своих смутно ощущал, что все совершенные им до сих пор глупости, все его непристойные выходки теперь так ясно читались в его глазах, будто его и в самом деле раздели донага, и даже если он, словно пытаясь прикрыть срамные места, отводит в сторону глаза, все равно наглый наблюдатель, вытянув шею, умудряется в них засматривать. И все-таки под конец Луку обуял восторг: это был человеческий глаз, улавливающий и различающий мириады красок и предметов; да уж если на то пошло, именно с этого привыч­ного парного чуда все и начинается; Лука видел сейчас в крохотном черном зрачке собственную, весьма неказистую, вытянутую в длину персону, и, по правде говоря, единственное, на что было неприятно глядеть в этом волшебном черном зеркальце, как раз и была его физиономия; но тут мелькнул какой-то новый свет, Лука бросил взгляд на лицо Маленького хулигана и почувствовал себя не в своей тарелке — тот глядел на него с искаженным злобой лицом; так вот оно что, оказывается, и зло тоже источает свой свет! И тут вдруг Луке нестерпимо захотелось увидеть радость, сопутствующую улыб­ке, и он спросил как можно более непринужденно: «Нет, все же, а если бы была красавица, тогда...» Но прозвучал это до такой сте­пени фальшиво, что даже он сам брезгливо поморщился.