Рон уже ехал домой, когда до него дошло, что со вчерашнего вечера он ничего не пил. Открыв бардачок, он вытащил оттуда фляжку, но внезапно от своего намерения отказался. Ему это было без надобности. Он был целеустремлен и действовал соответственно, как иногда бывает во сне, когда не вполне понятна побудительная причина самого действия. У него было такое чувство, что минуты тянутся достаточно медленно, давая ему возможность сообразить, что надо делать дальше.

В мастерской его уже ждала клиентка. Он, кажется, сказал ей, что ее газонокосилка будет готова сегодня утром, и ему самому стало странно от того, что агрегат был уже отремонтирован. Задержавшись при выходе у двери, женщина бросила ему на прощание:

— Вы созданы для вашей работы.

— Что вы имеете в виду? — спросил он, аж вздрогнув от дурного предчувствия — ему почему-то пришло в голову, что она имела в виду ту его работу, которую он задумал сделать в подвале.

Но клиентка махнула рукой, указав на выстроенные в ряд газонокосилки, ожидающие починки:

— Все это.

— А, понятно. — У него отлегло от сердца. — Вы правы. Сейчас самый сезон.

Рон запер дверь мастерской, загнал фургончик во двор и разгрузил его там, не опасаясь взглядов случайных клиентов, которые могли бы нанести ему визит. Ему хотелось иметь несколько часов в запасе.

Начал он с того, что стал срывать плинтусы. В процессе работы он поймал себя на мысли, что пытается представить, какой будет комната после ремонта. Осушитель вытянет отсюда всю затхлость подвального воздуха, а кондиционер, пожалуй, надо будет отключить, иначе будет холодновато…

Он немного передохнул и бросил взгляд на окна с тройными стеклами. Для таких никакая погода не страшна, причем все они покрыты полиэфирной пленкой и их практически нельзя разбить. Да, конечно, решетки на окнах придают комнате мрачноватый вид, но если покрасить их в белый цвет, а стекла сделать матовыми, то решеток почти не видно… Потом он посмотрел на потолок и подумал, что надо бы покрыть его звукоизолирующими плитками, чтобы сюда не так доносился шум с первого этажа.

Рон положил ломик на пол и поднялся наверх.

Пару дней назад ему принесли CD-проигрыватель и попросили отремонтировать, чтобы убрать помехи. Он его разобрал, зачистил корродированные провода и собрал снова. Там уже был какой-то диск.

Рон нажал на кнопку. Музыка звучала чисто, никаких помех не было. Значит, дело тольков проводах. Поняв, что мелодия ему знакома, он прибавил звук. «О mio babbino caro…»Пуччини. Эту вещь постоянно слушала его мама. Он вспомнил, что это было единственное произведение, которое она слушала сидя,ничем не занимаясь.

Сам он стоял склонившись, уперев руки в бедра. Назвать чувство, которое он испытывал, печалью было бы неправильно. Печаль — совсем не то. Ему казалось, что все его кости зависли в черном пространстве, ограниченном стеной его собственной влажной плоти. Он стал распрямляться, и в этот момент его охватила такая жуть, что к горлу подкатил комок и его чуть не стошнило. Чтобы устоять на ногах, ему пришлось опереться о динамик. Он нажал на кнопку, чтобы перейти к следующему произведению. Зазвучала другая ария, но она была ему незнакома. Он вывернул регулятор громкости до отказа и слушал пение до тех пор, пока жуть внутри его существа не стала проходить.

Выше музыка звучала гораздо тише (он проверил это), а когда за окном через каждые несколько секунд громыхали грузовики, ее совсем не было слышно.

— Ну, как тебе это? — спросил он Ташу, следившую за ним из своей корзинки. — Если здесь врубить радио, — сказал он ей, — никто не услышит ни звука.

Размышляя над тем, как определять силу звука, он пришел в себя и стал успокаиваться, думая о том, что ремонт в подвале — самое обычное дело, ничего подозрительного в этом нет, просто это как-то его отвлечет. Но стоило ему взять ломик в руки, как снова вернулось ощущение того, что он проваливается в сон.

Когда с плинтусами было покончено, он сорвал старое ковровое покрытие, разрезал его на куски и сложил за домом, где полуденная жара, казалось, испепеляла все вокруг. Из гаража Винса доносился лязгающий звук от шланга сжатого воздуха, но Рон воспринимал его как сквозь вату — настолько помутнен был рассудок.

В час дня он решил сделать обеденный перерыв, во время которого со страхом думал о той липкой жути, что заставила его сделать выбор между тем, чтобы сдаться, и тем, чтобы сопротивляться самому себе. Что бы он теперь ни делал, даже когда пережевывал пищу, его не покидало ощущение того, что все его действия кто-то направляет.

Он смог заставить себя прервать работу только без четверти пять. В котельной у него был установлен дополнительный телефонный аппарат, но отсюда его звонок был не слышен. Он бросил взгляд на пятнистые стены, покрашенные покрытия и только после этого позволил себе вздохнуть с облегчением. Разве он не на это рассчитывал? Разве не хотел с головой уйти в работу, чтобы хоть на время отогнать мысли о Рэчел? Он подумал о том риске, которому себя подвергает каждый день, когда ходит за девочкой после окончания уроков. За такими людьми, как он, должно быть, следят учителя, откуда ему знать — может, и за ним уже кто-нибудь следит… В принципе, он мог бы приезжать к школе через день или через два. Может быть, так и надо сделать, пока ремонт подвала будет его отвлекать.