В оплату маминых услуг входил ужин, и она могла заказать себе любое блюдо из меню, которое Джордж не менял с 1973 года. Они кушали на кухне в перерыве между первым и вторым отделениями. В тот вечер они выбрали французский луковый суп и пирог с грибами, а Джордж стоял за стойкой и нарезал тоненькие ломтики мяса с большого куска.

— Фу! — сказала Рэчел. Она была вегетарианкой.

— Вы только послушайте ее, — покачал головой Джордж, — эту девочку, которая понятия не имеет о том, что такое голод!

После того как мама допила кофе и ушла обратно в бар, Рэчел вынула из рюкзачка блокнот для рисования с цветными фломастерами и стала рисовать Джорджа, когда он был мальчиком в Греции. На картинке она изобразила колодец, в который бросают монетки и загадывают желание, и каменный дом с красными шторами на окнах.

Потом она показала ему рисунок, и он сказал:

— Штор на окнах там не было.

— И даже занавесок не было? — спросила она.

— Занавески мы носили вместо рубашек.

Мама пела «Ты солнце моей жизни» [8] . Ее голос доносился до них каждый раз, когда распахивались двери в бар. Джордж, как всегда, когда слышал эту песню, начинал подпевать: «Ты как зрачок моих очей».

— Звезда, — поправила его Рэчел. — «Ты — звезда моих очей». — Сколько раз ей еще надо будет это повторять? Голос у него был отвратительный. — Ну, ладно, — сказала она. — Я пошла.

Из дверного проема ей не были видны все посетители, но она насчитала одиннадцать человек, восемь из них были мужчины, и еще там одиноко сидел за столиком черный. Блюдечко пока было пустым, там лежали только пять долларов, которые мама сама положила для затравки.

Когда мама закончила играть, ей захлопали только официантка и чернокожий мужчина. Она тут же сыграла вступительные аккорды «Бесаме мучо».

— Рэйч, — сказала она, указав микрофоном в сторону двери, — ты не хочешь меня поддержать?

Все повернули головы к двери. Рэчел дала матери начать и, как только та спела «Каждый раз, когда я тебя целую…», вошла в зал. Там стало удивительно тихо. Пожилая дама с розовыми кудряшками, напоминавшими сахарную вату, всю песню помахивала палочкой, какими размешивают сахар в чае или кофе, как будто дирижировала, но когда песня кончилась, мама поднесла к губам микрофон и сказала:

— Леди и джентльмены, это моя дочь Рэчел.

Дама вернулась обратно к стойке бара. Рэчел улыбнулась остальным посетителям — все они хлопали ей, а одна женщина подскочила к блюдечку и положила синеватую бумажку. Пять долларов!

Чернокожий мужчина встал из-за стола и положил туда же десять долларов, а потом подошел к Рэчел.

— Я только хотел тебе сказать, что у тебя замечательный голос, — проговорил он. Его собственный голос был глубоким и звучал так, будто мужчина был большим начальником.

— Спасибо, — ответила девочка.

— Я хотел бы пожать тебе руку, — сказал он, — если, конечно, ты не возражаешь.

Они обменялись рукопожатием. Ее ручонка в его ладони казалась почти белой. У Рэчел возникло приятное чувство, будто ее рука сделана из тонкого, хрупкого стекла.

— Вам не случалось бывать в Нью-Йорке? — спросила она.

— Боюсь, что нет. А почему ты спрашиваешь?

— Так, мне просто показалось. — Она бросила взгляд на маму, которая разыгрывала из себя светскую львицу, наблюдая за дочкой и незнакомым мужчиной.

— А теперь Рэчел пора идти, — сказала мама. — Может быть, она еще к нам заглянет, перед тем как в половине десятого мы должны будем вас покинуть.

— Спасибо за песню, — бросил мужчина. — Всего тебе доброго.

Он вернулся за свой столик.

Рэчел вытерла руку о юбку. Ту руку, которую он пожал. В один прекрасный день она встретит черного, встречавшегося с ее отцом, который приедет изНью-Йорка. По какой-то непонятной ей самой причине она была уверена, что это непременно случится.

Рон вышел из мотеля «Каса Эрнандес» в таком возбуждении, что даже забыл, где припарковал свой фургончик, который на самом деле остался выше по улице у закрытой бензоколонки. Он бросил взгляд на стоянку мотеля, потом пошел к другому мотелю, расположенному по соседству, и стал искать машину там. Должно быть, ее отволокли на площадку для брошенных машин. Или украденных.

— Вот и отлично, — пробурчал он себе под нос и пошел к перекрестку, где легче было взять такси.