Иной раз кто-нибудь еще говорил:

— Все мы, угнетенные, братья; переходите на нашу сторону.

А вечерами все тот же голос пел милую итальянскую песню, и слышались нежные звуки аккордеона.

Микеле глядел на сползающую с гор пелену сырого тумана, и ему чудился запах родных трав; он заболевал тоской по дому. Никого из своих он больше не видел; их часть растянулась по фронту километров на сто. Он уже знал, что Винченцо Шаррито убит и похоронен в какой-то деревеньке, километрах в десяти от их позиций…

Уже весной, отправившись однажды ранним утром в разведку, Микеле вместе с четырьмя товарищами захватил трех пленных, назад возвращались ползком: было уже довольно светло, и их могли заметить; земля пахла молодой гранкой и молоком, на камнях, прозрачные, как детские слезы, блестели капли росы.

Один из пленных, тот, что полз впереди Микеле, вдруг резко повернулся и попытался бежать. Микеле подумал, что тот хотел нанести ему удар по голове, и палец его сам собой нажал на курок. Пленный схватился за живот, откинулся, рухнул навзничь, широко раскинув руки, и в остекленелых глазах его отразился свет наступившего утра.

Микеле подполз к убитому, с минуту пристально глядел на него, и ему вдруг показалось, что он его знает; лицом он был похож на многих давнишних его приятелей, из тех, что уехали в Америку.

Микеле перекрестил его, закрыл ему глаза и под свист пуль добрался до своих.

В то же утро неожиданно объявился Пеппе Скала вместе с одним миланцем и сказал:

— Знакомься, Стефано Баронио, из Милана. Мы были на одном участке, а теперь нас прислали сюда.

Пеппе Скала был весело возбужден и все говорил почему-то по-северному; видать, он был в большой дружбе с этим Баронио.

У Микеле не было охоты разговаривать; а вечером, когда стемнело, они втроем пробрались в стоявший на отшибе дом, развели там огонь в печи и наварили себе похлебки.

Маленький цирюльник долго сидел понуря голову и, не выдержав, наконец, рассказал о том, что с ним случилось в то утро:

— Он на моей совести …я мог сказать: «Стой, стрелять буду…» А я ничего не сказал… убил без единого слова… он на моей совести…

— Все убитые в этой войне на нашей совести; они нам ничего не сделали… их обманули… они бы рады мирно трудиться у себя дома; вон, со всего света пришли им на помощь…

Микеле сказал:

— Семья у меня; от долгов спасу не было…

Пеппе глядел на него полными отчаяния глазами; и говорил хриплым голосом:

— Пойми, Микеле, за эти проклятые тридцать лир мы убиваем чьих-то сыновей, у каждого мать… Ты вот говоришь — совесть, ты бога боишься, ада… Я вот ада не боюсь, а покоя в моей душе — будто и не было. Я решил уйти вместе с ним.

— Молчи, — почти крикнул Баронио, — Я же просил тебя, чтоб ты никому не говорил.

— Ему можно: он человек верный и тоже пойдет.

— А куда вы идете? — спросил Микеле.

— На ту сторону.

Микеле помолчал с минуту; потом сказал:

— Вот вы уходите и, может статься, убьете меня; а я ведь вам тоже ничего не сделал.

— Потому и должен уйти, — сказал Пеппе Скала, — все честные люди, как ты, должны уйти отсюда.

Он остановился на миг; он был бледен и говорил с какой-то мрачной решимостью, но так медленно, с таким трудом, будто отрывал от себя каждое слово вместе с кожей.

И вдруг, охваченный неожиданной яростью, стукнул два раза кулаком по столу:

— Но теперь я все понял! Всё!

— Я тоже, — печально вторил Микеле.

Дул сильный, порывистый ветер и проникал в дом; пахло землей и мертвыми телами. У этого ветра был такой же запах, как у земли Молизы в ноябре, когда в осенней грязи тлеют опавшие листья.

Микеле думал: повсюду на свете у земли один запах, разносимый одним ветром…

Баронио курил с серьезным, сосредоточенным видом; все трое молчали, прислушиваясь к ветру и грохоту далекой пушки.

— Завтра снова в окопы, — вздохнул Микеле.

— Это не для нас, — бросил Баронио, — мы со Скала уходим этой ночью; пойдем с нами!

— Жена ведь у меня, дети, хотелось бы домой вернуться… Вот, послушай, — сказал он, обратившись к Пеппе, — что мне Розальба-то пишет, не сама, понятно, а Анджело просит, он мастер писать. Пишет: долгов почти не осталось… Через три месяца мне отпуск положен. Домой поеду… Вот они, ее письма, всегда их при себе ношу.