Это, что ли, то самое озеро мистическое?

И что в нем такого? Из-за чего столько шуму поднимать?

Или его мужики прикалывали, проверяли на «слабо», по устоявшейся привычке ставить новичка в неловкие, глупые ситуации и наблюдать, как он из них выберется. Нормальный такой подкол в любом мужском сообществе, куда приходит новенький, что-то типа «иди, якорь заточи напильником» на флоте.

Захар оторвался от созерцания природных красот, глянул на мужиков – напряженных, молчаливых, – усмехнулся, даже головой качнул понимающе, и вернулся к наблюдениям.

И в этот момент неожиданно туман над озером как будто раскололся надвое, словно кто-то невидимый разрезал пушистый торт большим ножом. Две туманные половины повисели несколько секунд в воздухе, а потом очень быстро, в пару мгновений исчезли в ельнике на другом берегу, растворились бесследно.

Захар не понял сразу толком, что он видит – вода не вода, лед не лед, что-то неровное с темными вкраплениями. Он прилип к иллюминатору, уткнувшись в стекло лбом и носом, стараясь рассмотреть. Зрение у него было великолепное, снайперское, недаром его дед научил бить белку в глаз на охоте.

И вдруг он разом осознал, ЧТО видит!!!

Озеро было круглое, почти идеальной формы, промерзшее до самого дна. А лед – странным, прозрачным, и еще более странно в нем преломлялись лучи встающего раннего солнца: без отсветов, без бликов, окрашивая лед в ровный розовый цвет.

А во льду лежали мертвые люди!

Много, очень много: может, сотни, может, и больше, Захару показалось – что тысячи! Почти все – лицами вверх, с распахнутыми в последнем крике ртами и распахнутыми глазами… и все смотрели на него, на Захара, и звали…

«Спаси, приди на помощь, сделай для нас что-нибудь!!!»

Он не отрываясь смотрел, смотрел, смотрел!

В основном мужчины, но были и женщины – зовущие, плачущие, мечущиеся в последнем неизбывном страхе; и он услышал совершенно четко и громко, как они зовут его, умоляют…

– За-а-ха-а-ар!..

Он понял, что ему надо к ним, срочно, прямо сейчас!

Надо что-то делать! Спасать их. Немедленно!

Что-то раздражающе ввинчивалось в мозг, мешало, отвлекало…

Ему немедленно надо к ним. Зовут же! Им помощь требуется, немедленная!

Откуда-то издалека, как через вату, до его сознания пробился голос в наушниках, набиравший силу по мере того, как он пытался понять слова:

– Захар!!! Мать твою!!! – орал во всю мощь голосовых связок командир. – Не смотри туда! Не смотри, утянет! Отведи взгляд, смотри вперед, на горизонт! Захар, не смотри!!!

И – трехэтажно, во всю глотку, с выкрутасами!

– Юра, ходу, ходу!!! Тяни вверх, мать-перемать…

Захар как будто вынырнул из чего-то мазутного, страшно-тягучего, куда, казалось, уже опустился безвозвратно. Почувствовал, как припадочно трясет и кидает вертолет, то стремительно, натужно – вверх, то, ухая, – вниз, как в пропасть, надсадно пищат и пикают какие-то приборы, Иваныч матерится во все горло, поминая всех подряд, а бледный, как полотно, Юрик суетится, что-то судорожно вытворяет руками.

А снизу – зовут, зовут…

– За-а-аха-а-ар!!!

– Держи машину, твою мать!!! – орал на Юру, поменявшего окрас кожи на зеленый оттенок, Иваныч. – Навернемся! Никто костей не соберет!

Захара тянула, тянула странная, почти непреодолимая сила – повернуть голову и снова припасть к иллюминатору, увидеть еще раз, услышать, пойти на зов…

Сцепив зубы так, что эмаль заскрипела, он со сверхусилием, до хруста в суставах пальцев, вцепился двумя руками в переднее командирское кресло и перенес тело вперед – от иллюминатора, от зова, от ужаса – и, как и велел Иваныч, стал смотреть вперед, на горизонт, через лобовое стекло.

Вертолет трясло, кидало и швыряло еще минут десять, но вдруг, в один момент, разом – прекратилось, как отрезало, словно нить, за которую дергали, кто-то перерезал или отпустил: машина выровнялась, приборы замолчали.

Повисла тяжеленная тишина…

Надолго.

Никто из них не сказал ни слова, не переговаривались, не обсуждали ничего – молчали.

Лишь на подлете к буровой Иваныч сообщил диспетчеру, нейтральным, не окрашенным интонациями голосом, что он – борт такой-то – через десять минут прибудет к месту назначения, полет нормальный.

– Вас понял, – перепуганно ответил диспетчер, – до «Юности» десять минут.

«Юностью» называлась буровая, на которую так важно-преважно, крайне необходимо и срочно надо было попасть Захару Игнатьевичу Дуброву в прошлой жизни.

В прошлой.

До Черного Озера. Теперь у него – другая жизнь.

После.

Юру вырвало, как только он вывалился из кабины, Иваныч – бледный, задубевший молчанием, лишь желваки ходили на скулах – на негнущихся ногах прошагал в каптерку, мимо вывалившей навстречу всей бригады буровиков. А Захар, чувствуя себя стариком, которого только что разбил предсмертный паралич, кое-как вылез из вертолета и сел прямо там, на землю.