– Трудно ему сейчас, ой, как трудно. Однако справится он: Захарка сильный, ты и полсилы его не ведаешь. А себя не вини – любовь, она всегда как беда. А уж коль случилось, то радуйся, живи! Захарка молодец, вашу людскую любовь-уважение сохранить старается. Цени это, как алмаз. Ты для нас родная, дочь, а у родных счастью положено быть. Не забывай.

– Да как же забыть! – плакала Ирина. – Вы семья моя, самые родные!

– Вот и хорошо. А в жизни что только не случается – и-и-ить! Людьми надоть оставаться, и любить друг дружку, беречь, помогать и охранять.

У Захара, слушающего их разговор, будто просветление наступило! Чего он тут мается, изводится? Отрывать больно? Ну, раз решил, отрывай! Все просто – «людьми надо оставаться!»

И они остались людьми.

На свадьбу их он не пошел. Они приглашали, настойчиво, искренне. Но на работе предложили небольшую командировку, месяца на два, и он сразу согласился: рано ему было на общих мероприятиях встречаться с Ириной и Алексеем, не отболело еще…

А им – совет да любовь!

Даст бог, и у него сложится.

Но телеграмму поздравительную все ж таки с дороги послал…

А Никитке Алексей все доходчиво объяснил. Парню тринадцать лет только исполнилось, возраст еще тот! Вот пацан в соответствии с подростковым максимализмом и выступил в одно из утр их новой жизни за завтраком:

– И что?! – толкнуло «предъяву» новому маминому мужу противостоящее всему дите. – Я должен теперь вас «папой» называть?!

– Офонарел, что ли? – спокойно поинтересовался Алексей Павлович. – У тебя один-единственный отец – Захар Игнатьевич. Настоящий мужик и человек с большой буквы, и никаких иных отцов в твоей жизни быть не может! В твоей семье – все мужики с большой буквы: отец, дед, прадед. Мало кому из пацанов повезло иметь такие корни, но уж если повезло, то цени, учись у них быть сильным, стоящим. Я перед твоим отцом и дедами уважительно преклоняюсь, а тебе и подавно следует! Так что «дядя Леша» мне кажется вполне приемлемой формой обращения. А ты как считаешь?

– Мне тоже приемлемой, – согласился Никитка и улыбнулся по-мальчишески открыто и искренне.

– Для Никитки ничего так уж сильно не изменилось, – объяснял Зинаиде Захар, – кроме того, что в его жизнь вошел еще один стоящий мужчина. С родителями моими и дедом он общается так же, как и раньше. Да они все – и с моими, и с Ириниными – так и живут, родственно. Когда я в городе – сын со мной. Ну, не совсем так чтобы ничего не изменилось, он, понятное дело, живет в новой семье, у Ирины два года назад дочь родилась, Василиса, и сейчас она снова ребенка ждет. Просто новая семья как бы добавилась в старую. Моя мама Ирине помогала с дочкой, нянчилась…

– А ты, значит, единственный, кто выпал из общей благости? – спросила негромко Зинаида.

– Ну, почему! Когда приезжаю, мы мужской компанией к деду заваливаемся с Алексеем и Никиткой. Охотимся, рыбачим, огород перекапываем, хозяйством занимаемся, паримся, разговариваем обо всем – и с удовольствием.

– Уж наверняка! – представила Зинаида. – Только ты – гость заезжий, а они оседлые, в семейственности.

– Так сложилось, что уж теперь. А вот недавно решили все вместе – Никитке надо ко мне перебраться насовсем. Он поступать нацелился в институт серьезный, и непременно в Москве.

– А ты так и не отпустил Ирину от сердца? Переживаешь до сих пор? – с разрешенной темнотой откровенностью спросила Зинаида.

Он помолчал. То ли она перегнула палку: темнота – не темнота, откровенность – не откровенность, но совсем уж раздеваться душой перед человеком, которого только встретил… То ли он не знал, что ответить.

Зинаида молчала. Ждала.

– Я долго переживал, если честно. Умом принял, и даже радовался за нее, но мужское что-то внутри, ревность к своей женщине – так мучило тягостно! Пока дед Захарий не вразумил. Он мне как-то сказал: «Это ты не от любви к ней маешься, а от обиды, что ей хорошо, а тебе ить не очень! И ведь вроде как она тебя обидела, а должно быть наоборот! И оттого это у тебя раной гнойной болит, что ты не полюбил пока никого. И Ирину мужской любовью не любишь, иначе хрен бы отпустил и кому отдал, и другую не встретил. Вот в тебе обида и варится!» Так мне слова его в голову запали, что я все думал, думал, а потом понял: Иринка пошла дальше. Жить, меняться вместе с жизнью, развиваться! А я остался на месте, в прошлом, увязнув в своей мужской обиде. А когда понял, осмыслил это, так мне сразу жить захотелось по-новому, на всю катушку! Вот тогда и отпустило насовсем! Не осталось ни обид, ни претензий, – признался он.

И совсем другим, бодреньким тоном, поинтересовался:

– Ну, а ты, Зинаида Геннадьевна, замужем была?

– Ну, а то как же! Замуж порядочная девушка должна сходить, чтобы точно знать, что это такое! Это из наставлений бабушки Симы, – улыбнулась себе и темноте она.

Наставлению любимой бабушки Ритка, например, последовала четыре раза, дополнив его своими философскими наблюдениями, вынесенными из браков:

– …и, желательно, не один раз, чтобы было с чем сравнивать.

Зинаиде же вполне хватило одного похода в данную ипостась, на что Ритка неизменно возмущенно возражала:

– А ты что, завтра помирать собралась? Женщина, пока жива – все невеста! Вне зависимости от количества детей и наличия мужа на данном жизненном этапе!

Брак Зинаиды был скоропалительным, странным и трудным.

Но, слава богу, недолгим.

А началась история ее замужества, как водится, с Ритки.

А что, могло быть как-то иначе?..

В десятом, выпускном классе, в семнадцать лет, Ритуля оказалась беременной. Хорошо хоть под конец учебы, так что «скандалу у школе» не состоялось. Учителей, знамо дело, оповещать о данном казусе никто не ринулся, а изменения в физическом состоянии ученицы преподавательский состав пропустил. То, что она есть стала за троих, как к голодной оккупации готовилась, всегда отсутствующие за их столом учителя и ученики не заметили. А тошнота у нее началась во время выпускных экзаменов, что отнесли к естественному волнению выпускницы.