Больше столетия назревал кризис в богатейшей, образованнейшей, благороднейшей Франции. Все, кто жил хоть с чуточку открытыми глазами, уже за семьдесят лет до гильотины понимали, что при всем блеске и благосостоянии страна катится в пропасть. Что не миновать кошмара, если все будет идти, как идет. Уже с начала века — которому под конец суждено было увидеть августейшие головы на плахе, переколотых республиканскими штыками младенцев Вандеи (фратерните, ву компрене?), полет пьяных от крови наполеоновских орлов и прочие романтические чудеса, — королевская власть нерешительно и пугливо, будто пробуя босой ногой холодную воду, время от времени пыталась что-то изменить, улучшить, спастись. И тут же отдергивалась. Мокро!

Стоило придти хоть какому-то дельному министру и хоть что-то начать делать — все, конец. Хорошо если только отставка. А то и опала. Ссылка. Вся знать стройными рядами встает, языки ощетинивши. И персону государя-то выскочка и трудяга, апологет бескровного ремонта, заслоняет, и роняет монарший авторитет, и принцев не уважает, и готовит революцию, и злодей, растлитель, понятное дело, враг освященного веками порядка; посягает на святое отупение, наверняка подкуплен врагом внешним или внутренним…

Мокро же!

Привычная жизнь под угрозой! Под угрозой укоренившееся уже в базовых рефлексах право на произвол! Безалаберность и беззаботность, только и почитаемые истинно достойной дворянина жизнью, должны будут смениться хоть какой-то осмысленной работой и ответственностью за страну и корону; работой и ответственностью, которые, как пытаются учить голубую кровь обнаглевшие плебеи, отнюдь не сводятся к картежному адреналину и геройским размахиваниям шпагами, большей частью — по будуарам.

Шаг вперед — два назад. В течение почти века!

Допрыгались. Алонз анфан.

То же самое у нас при Александре и Николае Первых. И при Александре Втором Освободителе. И перед семнадцатым годом. И совсем уже на наших глазах — от Косыгинских застенчивых нововведений до разудалой Горбачевской свистопляски.

Там, где косность, леность и недальновидность господствующего класса превосходят некий критический, предельно допустимый уровень, реформы всегда опаздывают и всегда идут наперекосяк, шаг вперед, два назад.

Революции происходят тогда, когда даже самые насущные и самые бережные преобразования оказываются блокированы или извращены массовой твердолобостью класса-владыки.

Когда нет иного способа осуществить эти преобразования, кроме как для начала, в качестве НЕИЗБЕЖНОГО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО УСЛОВИЯ, физически истребить достаточно значимую долю этого окаянного класса, а остальных уделать так, чтобы те лишились даже малейших блокирующих возможностей.

Именно и только поэтому революции ВСЕГДА настолько кровавы.

Шут с ней с Францией, не нам разбираться, почему ее знать в столетьи безумном и мудром оказалась не столько мудра, сколько безумна. Въевшаяся в плоть и кровь спесь? Галантность, ставшая поголовным спортом и всем распрямившая мозговые извилины до состояния постоянной эрекции?

Не наше дело.

А вот российские-то голубые князья? Наши-то петербургские салоны и рублевские притоны?

Рывками возраставшая косность почти всегда насильственно сменявших одна другую российских элит неразрывно связана с тем же самым догоняющим развитием.

Мало кому приходит в голову простая мысль: каждая победа над врагом, требовавшая от народа предельной мобилизации, предельного самоотвержения, элиту-победительницу делала все меньше и меньше озабоченной тем, что происходит с этим народом — и все больше ставила ее в зависимость от того, что происходит и ЧТО ПРОИЗВОДЯТ на в очередной раз триумфально побежденном Западе.

Поляков отбили — и вскорости свое собственное дворянство возжелало быть шляхтой.

Отбили шведов — но поставили свой народ в три погибели ради огненной снасти, кораблей и сукна, и, чтобы уж смерды вовсе обмерли, разом оказавшись в чуждом мире, даже переназвали все на немецкий манер.

Наполеона отбили — и сами же, болбоча по-французски, повалили во франк-масоны, от собственной страны отделавшись ни к чему не обязывающей лаской: а верный народ наш пусть в Боге получит заслуженное.

Отбили интервентов, и попутно так выпотрошили страну, что потом пришлось уже просто прикладами винтовок загонять кого в колхозы, кого в лагеря.

Гитлера отбили — и снова покатило: разбаловались на фронте? В себя поверили? А ну-ка не угодно ли в пытошную?

С богатейшей и мощнейшей Америкой сыграли в Корее в победную ничью — и налогами на личное хозяйство вконец придушили деревню, а то там, понимаете ли, частнособственнические пережитки зашевелились; надо, чтобы крестьяне сами каждую свою яблоню спилили и каждую корову прирезали…