Бывают случаи, когда весь процесс виден как в лабораторном стекле.

В «Издательском доме Мещерякова» выходит серия под названием «Книга с историей» («Легенды о короле Артуре», «Талисман» Вальтера Скотта, «Истории для детей» Диккенса и, конечно же, «Алиса в Стране чудес»).

Когда я увидел эти книги в магазине на стойке, рука сама потянулась к ним. Потому что перед нами как будто старые книги 1950-х годов. Или даже раньше, поскольку детские книги 1950-х годов в своем оформлении отчасти следовали дореволюционной традиции. У меня были такие «Сказки Пушкина» с иллюстрациями Конашевича, такой Андерсен и еще что-то.

Формат почти А4. Ленточка. Матерчатый корешок, настоящий, чуть ветховатый! Картонный переплет с картинкой. Переплет потерт! Вернее, изображена его потертость, растрепанность и надорванность ближе к краям – как будто отслоилась бумага и обнажился картон. Изображен пожелтевший форзац с какими-то советскими издательскими штампиками. Бумага и шрифт (делали специально) выше всех похвал, иллюстрации тоже – они классические, старинные.

В результате возник некий занятнейший феномен, особо интересный в свете нынешних споров о фальсификации истории, а также о реставрации архитектурных памятников.

Что же это за книга, к примеру, «Алиса…»?

Точная копия старинной уникальной книги (в прямом смысле уникальной, в единственном экземпляре сохранившейся) – настолько точная, что все потертости воспроизведены? Такие издания были, в России в том числе. Нет, конечно, это совсем не то. Потому что именно такой книги в реальности не было. Ни в 1950-е годы, ни ранее. Перевод Нины Демуровой, напечатанный в этой книге, появился в 1967 году. Если уж в самом деле копировать, то можно было взять перевод Анатолия Дактиля с классическими иллюстрациями Тенниела, в 1923 году изданный в частном издательстве, красиво, почти как в старые дореволюционные времена. Так что перед нами не копия.

Стилизация? Нет. В этом случае не изображают потертости и помятости. Вот передо мной трехтомник Монтеня в издании «Рипол-Классик» – типичная стилизация под несколько абстрактную книжную старину. При этом книга новехонькая, с иголочки. Больше того, цветные вклейки со старинными натюрмортами, напечатанными «навылет», то есть в обрез страницы, ясно дают понять, что это современное издание.

Может быть, новодел? Но новодел – это «почти копия», где, скажем, цветные иллюстрации «в три прогона» сделаны дешевым современным способом и вообще сильно упрощена технология печати. В каком-то смысле к новоделам относятся фотомеханические переиздания старых энциклопедий, например полного Брокгауза. Новодел опять же не стремится изображать дряхлость переплета и засаленность форзаца.

Что же перед нами?

Это какое-то новое явление культуры. Какой-то особо утонченный фальсификат. Книга, которой на самом деле не было, сделана так, как будто она была. Как будто ее читал папа сегодняшнего ребенка. А может быть, даже дедушка. Псевдореликвия семьи. Псевдоистория домашней библиотеки.

Такие «псевдоисторические артефакты» решительно отличаются от вещей намеренно шутливых, игровых. Например, от ноутбуков из красного дерева с перламутровыми клавишами, стилизованных под старинные пишущие машинки. От мобильников, оформленных как золотая табакерка с портретом императора. Всем ясно, что это игра, что у прабабушки не было компьютера. И что царь не дарил мобильников своим придворным.

Пока еще ясно, скажу с некоторой осторожностью.

Здесь же речь идет о создании некоей «новой старины», а значит и «новой истории».

То, чего не было, превращается сначала в псевдоисторический артефакт, а потом, глядишь, и в исторический факт.

Похоже получилось с Царицынским дворцом в Москве. Известно, что Екатерина Вторая забраковала проект, здание осталось недостроенным. Но московские власти подумали: как же так, в Питере куча царских дворцов XVIII века, а в Москве – ни одного? Историческую несправедливость надо исправлять. Поэтому дворец возвели (как бы ослушавшись приказа матушки-императрицы), а во дворце построили тронный зал Екатерины. Кто и когда сидел на этом троне? Да никто и никогда. Зато красиво. Пусть стоит.

Бунин в своих мемуарах рассказывал об Алексее Толстом – тот якобы скупал на рынке портреты вельмож XVIII века, развешивал их в комнате, а гостям говорил этак небрежно: «Не обращайте внимания на этот фамильный хлам». Не надо насмехаться и осуждать. Обычное дело – мы присваиваем, переделываем, изготавливаем историю для себя, по себе. Историю своей семьи, своей литературы, своей страны, наконец.

Так всегда было, и в больших государственно-исторических концепциях, и при составлении домашних библиотек и семейных альбомов. Надо только понимать, как это делается. И знать, что это делается буквально на наших глазах. Кадры из художественного фильма превращаются в кинохронику («Октябрь» Эйзенштейна). Постановочная документалистика формирует стиль власти («Триумф воли» Рифеншталь). Одно великое событие (Куликовская битва) вдруг перестает быть узловым пунктом национальной истории и заменяется другим (изгнание поляков из Кремля).

Замечательно красивые якобы старинные детские книги – они тоже правят историю. Тонко, незаметно и надежно. Даже не историю, а ее основу – самоё идею достоверности, реальности, фактичности.

И не надо удивляться, что потом придут умные знающие люди и объяснят, что Пушкин на самом деле поехал в Китай в январе 1831 года. Но это была секретная миссия, очень важная, отношения с Китаем всегда были приоритетом для России. Пушкин поехал, а в Питере остался его двойник. В иркутской тайге Пушкина-Амурского убил агент французской разведки. Вас интересует судьба его двойника, Пушкина-Петербургского? Продолжение следует.