Тем не менее ни один приказ об уничтожении евреев за подписью Гитлера, датируемый той осенью, никогда не был найден. Он лишь призывал убивать все больше и больше, остальное делала система. В декабре, в свете контрнаступления Красной Армии и японской атаки на Перл-Харбор, взгляд Гитлера на судьбу евреев стал еще более апокалиптическим. В своей речи, произнесенной 11 декабря в рейхстаге, Гитлер заявил, что именно «абсолютная, сатанинская злоба» евреев стояла за решением Рузвельта «сменить внешнеполитический курс» — под такой «сменой» Гитлер подразумевал намерение американского президента оказать военную помощь Великобритании. Как и в начале 1920-х, Гитлер заявлял, что евреи руководят политикой и коммунистического Советского Союза, и капиталистических Соединенных Штатов.

На следующий день Гитлер обратился к верхушке рейха и, как вспоминал Геббельс, сказал, что раз евреи развязали мировую войну, то «сами должны быть уничтожены»‹58›. Через четыре дня, 16 декабря, Ганс Франк, который только что вернулся со встречи с фюрером, сказал во время встречи в Кракове, что «мы должны уничтожать евреев везде, где только их найдем». В Берлине, говорил Франк, ему приказали ликвидировать евреев‹59›. Через месяц, 20 января 1942-го, состоялась печально известная Ванзейская конференция, проходившая на озере под Берлином. Именно там Рейнхард Гейдрих сделал важные уточнения относительно судьбы евреев, включая то, кого считать евреем в контексте депортации.

Многие сказали бы, что причинно-следственная связь в данном вопросе была довольно очевидной. Гитлер объявил о своем решении уничтожить евреев 12 декабря 1941-го, и государственные органы, ответственные за осуществление данного уничтожения, немедленно взялись за дело. Но это было бы неправильно. В речи, произнесенной Гитлером 12 декабря, не было объявления о начале кампании по уничтожению евреев на территории всей Европы, и вопреки распространенному мнению вопрос об их убийстве с помощью газа не поднимался на Ванзейской конференции. На конференции шли дискуссии о необходимости ускоренного уничтожения евреев, проживавших на территории Генерал-губернаторства (именно на них ссылался Ганс Франк, произнося слова о необходимости «уничтожить их своими силами» 16 декабря). Гейдрих же хотел использовать физически крепких евреев с других территорий для постройки гигантских дорог на Востоке. Это был план, подразумевавший гибель многих евреев, но все же это еще не был Холокост в известном нам значении. Идея Холокоста появится лишь весной 1942-го, через два месяца после Ванзейской конференции. Лишь тогда в Аушвиц-Биркенау начнут свозить евреев из-за рубежа — первые из них прибудут из Словакии. Многие впоследствии будут убиты, хотя и не сразу, во временных газовых камерах, устроенных в деревенских домах. Лагеря смерти Собибор и Белжец начали функционировать в то же время, но большинство убитых там были польскими евреями, то есть жителями Генерал-губернаторства. Иностранных евреев в них не было до начала лета.

Лишь к лету 42-го стало очевидно, что «окончательное решение еврейского вопроса» означало «полное уничтожение» всех евреев, проживавших на территориях, подконтрольных нацистам, и что подобная политика будет осуществляться здесь и сейчас, а не после завершения войны, конца которой не было видно. К августу западноевропейских евреев посылали уже не в польские гетто, а непосредственно в лагеря смерти. И лишь в одном из них, Аушвице, существовала система отделения трудоспособных евреев от тех, которые подлежали уничтожению. Белжец, Собибор и Треблинка были лагерями смерти в прямом значении этого слова — 99 процентов прибывавших туда евреев гибли в газовых камерах через несколько часов. Как эта сухая статистика выглядела в жизни, можно понять по воспоминаниям Тойви Блатта, польского еврея, попавшего в Собибор в 1943 году. Он вошел в число незначительного меньшинства евреев, отобранных нацистами для работы в лагере и таким образом получивших отсрочку своей смерти. Он вспоминает прибытие в Собибор «транспорта из Голландии, на котором привезли около 3000 евреев». «…мы помогли им с их тяжелым багажом, а затем нам приказали отделить женщин и детей от мужчин… Я стоял среди нескольких молодых мужчин, которые что-то кричали. Я попросил их оставить багаж, а женщинам приказали оставить их сумочки — просто бросить в другую сторону. Именно тогда я увидел их глаза: в них была тревога, они боялись. Ведь в сумочках люди обычно держат самое важное. Одна женщина никак не хотела отдавать свою сумочку, и немец ударил ее плеткой… Они не знали, что умрут через несколько минут. Как только волосы были отстрижены, им приказали идти из бараков в газовые камеры. Уверен, это была идеальная ловушка. Думаю, что, когда из душевых леек пошел газ, они подумали, что это какая-то техническая неполадка. Вспоминаю, как [еще один] транспорт из Голландии прибыл посреди ночи. Он привез три тысячи человек, и, когда их тела уже унесли из газовых камер в крематорий, я подумал, какая это красивая звездная ночь — ночь, в которую умерли 3000 человек. Ничего не произошло. Звезды были на месте»‹60›.

Тойви Блатту удалось обмануть статистику и выжить в Собиборе: он смог ускользнуть во время массового побега в октябре 1943 года. Убийства, которым он стал свидетелем, несомненно, были символом правления Адольфа Гитлера. Но процесс, результатом которого стало создание Собибора и других лагерей смерти с их газовыми камерами, не был ни простым, ни гладким. Имело место не быстрое решение, но постепенная эскалация, ключевыми точками которой были вторжение в Советский Союз, депортация евреев осенью 1941-го, декабрьская встреча нацистской верхушки в свете событий в Перл-Харбор и, как результат, объявление о начале массового уничтожения евреев по всей нацистской империи.

Ситуация выглядела так, как если бы нацисты делали шаг за шагом на пути к пониманию того, сколь радикальными они могут быть в своем отношении к евреям. До них никто за всю историю человечества не проходил этот путь. Никто не пытался прочесать всю Европу в стремлении уничтожить целый народ — мужчин, женщин и детей. Как говорит профессор Дэвид Сизарани, «столь экстраординарным „окончательное решение“ делает то, что задачей было не просто выселить евреев и бросить их на произвол судьбы, а именно отправить их в места, в которых они гарантированно будут убиты, и для того, чтобы убить их, прилагались огромные усилия. Не всех сразу: некоторых из них можно было сохранить для работы, но в итоге они все равно должны были умереть. Но они не могли просто умереть на островах у побережья Африки, в Сибири или в резервациях, от тифа, голода или чего-нибудь еще. Они должны были быть убиты. Это была беспрецедентная степень радикализма»‹61›.

Гитлер нес ответственность за все произошедшее не только потому, что он хотел, чтобы это произошло. Ответственность фюрера заключалась в том, что именно его харизматическое лидерство позволило его подчиненным воплотить в жизнь подобные схемы убийств. Во всех речах, дневниках и прочих документах той эпохи можно найти отсылку на одну финальную инстанцию — фюрера. Во времена тревог, в моменты, когда долг требовал максимальной решимости, можно было успокоить себя мыслью о том, что все делалось «в соответствии с желаниями фюрера»‹62›. Как Геббельс написал в своем дневнике в марте 42-го в отношении «варварского приговора, вынесенного евреям», «фюрер — это неутомимый пионер и оратор в деле принятия радикальных решений, неизбежных по самой природе вещей»‹63›.

После того, как последователи Гитлера приняли его точку зрения и поняли, что он поддержит их в деле убийства евреев, начался настоящий вал инициатив снизу. Таким образом, Гитлер создал гораздо более динамичную систему уничтожения, чем та, в рамках которой бы ему пришлось лично одобрять каждый шаг. Происходившее было не просто применением в отношении «окончательного решения еврейского вопроса» принципа Auftragstaktik‹64› — командования по директивам. В армии данный принцип действовал в рамках жесткой командной иерархии, в то время как в случае «еврейского вопроса» имела место конкуренция между различными государственными структурами. И действительно, Ванзейская конференция была созвана Рейнхардом Гейдрихом отчасти по причине его желания положить конец этому конфликту и поставить под контроль деятельность СС. Однако не следует считать эту конференцию и попыткой прийти к общему знаменателю, как это было бы в случае командования по директивам. Развитие плана «окончательного решения» было поистине двусторонним процессом — инициативы снизу либо одобрялись, либо отвергались наверху. Такая система позволяла даже относительно мелким функционерам, подобным штурмбанфюреру (майору) СС Рольфу-Хайнцу Хеппнеру предложить своему начальнику Адольфу Эйхману в июле 1941-го «наиболее гуманное» решение надвигающегося продовольственного кризиса в Лодзинском гетто — «уничтожение неработоспособных евреев с помощью быстро работающего механизма»‹65›.