Нередко выяснялось, что чекисты допускали наглые агентурно-оперативные действия против партийных властей. Тамбовские чекисты перлюстрировали корреспонденцию, отправляемую секретарям ЦК партии, тюменские — следили за секретарём губкома РКП(б). Начальник отделения линейной ТЧК ст. Красноярск Буйволов со 2 декабря 1921 г. установил слежку за деятельностью президиума Енгубкома «на предмет установления, какие секретные собрания бывают в губкоме», и без ведома секретаря губкома допрашивал работников его аппарата. Губком тут же сместил и арестовал Буйволова, постановив произвести тщательное расследование инцидента.

Как полагает Г.Л. Олех, возможно, в прямой связи с последним случаем тогда же, в декабре 1921 г., по всем полпредствам ВЧК, губчека и особым отделам была распространена циркулярная телеграмма ВЧК, категорически воспрещавшая всякую слежку за ответственными партработниками губернского, областного и всероссийского масштаба. «Виновные в нарушении этого приказа, — подчёркивалось в телеграмме, — будут строго караться…». Но частые рецидивы подобных «вольностей» происходили и позднее.

Характерной особенностью политической жизни 1920-х гг. явилось проникновение методов тайной полиции в партийную среду, что подчас вызывало тревогу даже в верхних эшелонах. Летом 1921 г. на 4-й Сибконференции делегат от Томской губернии предложил, чтобы СибКК РКП(б) организовала секретно-следственный аппарат для наблюдения за ответработниками учреждений. В феврале 1925 г. СибКК РКП(б) предложила Алтайской губКК ликвидировать сеть секретных осведомителей и указала на недопустимость обследования семей коммунистов с целью изучения их быта [145] .

Партия старалась жёстко контролировать органы ВЧК-ГПУ, ревнуя к их специфическим полномочиям, стремлению скрывать свою деятельность и интриговать; неугодный парткому чекистский чиновник выдавливался из региона всеми силами и средствами. Обычно это получалось, но в силу конспиративности чекистской работы деятелям тайной полиции удавалось вести свои игры.

Скомпрометированных в результате различных конфликтов работников Павлуновский нередко перебрасывал как можно дальше — в Госполитохрану ДВР, испытывавшую сильнейшую нехватку подготовленных чекистских кадров. Начальник Кузнецкого политбюро Томгубчека И.И. Клиндер после активного участия в провокационном «кузнецком заговоре» осенью 1920 г. был задержан и избит военными властями г. Кузнецка, после чего неделю отбыл под арестом по ложному обвинению в заговорщицкой деятельности. С 1921 г. Клиндер работал начальником Прибайкальского губотдела ГПО ДВР. Член коллегии Алтайской губчека И.В. Хлебутин в январе 1922 г. попал в прицел губкомиссии по чистке РКП(б), постановившей выяснить его былую принадлежность к партии меньшевиков. Но в том же 1922 г. Хлебутин был переброшен в ГПО ДВР [146] .

В целом для советской системы управления первой половины 1920-х гг. был характерен своеобразный взаимообмен кадрами — опытные партийцы-начальники (вплоть до руководителей уездного уровня) постоянно откомандировывались в ЧК, а бывалые чекисты, в свою очередь, переводились на службу в партийно-советский и правоохранительный аппараты. Секретарь Бийского укома РКСМ С.Н. Агапитов с 1922 г. работал уполномоченным особотдела ПТУ 4-й кавбригады в г. Бийске. Руководивший ЧК-ГПУ в Черепановском и Каменском уездах К.М. Шипов в 1923 г. перешел на работу ответсекретарём Новониколаевского укома РКП(б), а в начале 1930-х гг. являлся аспирантом и парторгом ИМЛ при ЦК ВКП(б). Начальник Змеиногорского политбюро Алтгубчека Т.О. Фофанов с 1923 г. работал секретарём Барнаульского укома РКП(б) [147] .

Так партия проводила своё влияние в ЧК-ОГПУ, а тайная полиция привносила свои специфические традиции в партийную среду. Партия и чрезвычайки, построенные по принципам строгой вертикальной подчинённости и секретности, продолжали и дополняли друг друга. Чекисты своими специфическими способами защищали коммунистическую идеологию и фактически являлись милитаризированной «внутренней партией», а коммунисты (как рядовые, так и руководящие) охотно сотрудничали с ЧК, выполняя различные конспиративные поручения — вплоть до исполнения функций палачей при расстрелах.

Огромный и малопрофессиональный чекистский аппарат в начале 1920-х гг. постоянно конфликтовал не только с партийно-советским1 аппаратом, но и с различными собственными подразделениями. Мания подозрительности, желание «подсидеть» коллег и выслужиться обусловливали обилие политических доносов.

От чекистов со стороны начальства требовалась максимальная жёсткость. За март 1920 г. следователь Славгородской учека В.А. Надольский рассмотрел 190 дел, большая часть которых им была прекращена. Часть дел он отправил на доследование, и лишь 40–50 пошли на рассмотрение коллегии. Такие результаты вызвали со стороны руководства уездной чека обвинения в саботаже. После получения строгого выговора с предупреждением и разговоров начальства о целесообразности ареста Надольского тот счёл за благо уже в апреле 1920 г. покинуть уездную чека и перебраться в Томскую губернию.

В декабре 1920 г. член коллегии Иркутской губчека Д.Ф. Клингоф в докладе председателю губчека А.П. Марцинковскому дал обзор восстаний и пришёл к неутешительным выводам о том, что комячейки возбуждают «ненависть крестьянского населения», политика классового расслоения в богатой Сибири неэффективна, а потому следует учитывать интересы и «зажиточного хозяина». Марцинковский своеобразно оценил мнение Клингофа, предложив губкому РКП(б) «освидетельствовать [автора] политически, т. к. представленный мне сей доклад сильно пахнет эсеровщиной» [148] . «Диссидента» освидетельствовали и быстро убрали с должности.