– Как же без нее? Есть маленькая. Я ее всегда с собой ношу. Возьми, – говорит Олеся и достает из кошелька, из потайного кармашка, крохотное изображение Иисуса, предусмотрительно обернутое в листок чистой бумаги.

– Спасибо, – шепчу я. – А где же мне помолиться?

– Я оставлю тебя в палате, а сама стану за дверью, посторожу. Не надо, чтобы врачи видели.

– А как мне молиться?

– Как сердце подскажет. Главное, чтобы искренне, – советует мне эта добрая женщина, которую я знаю всего два дня.

Я благодарю ее за доброту, ставлю икону на кровать и падаю перед ней на колени. Молюсь долго, от всей души, обливаясь слезами. Прошу у Бога прощения за все свои прегрешения, прошу простить мне ту давнюю ложь по отношению к Вале и Петрусю. И верю, что Бог меня услышит, простит и смилуется…

Знахарка действительно помогла: после того, как я надела на ребенка побывавшую в ее руках рубашечку, судороги прошли и больше не повторялись. Даринка начала постепенно выздоравливать. А когда приехал Роман, он меня едва узнал.

– Что с тобой, Марийка? – поразился он. – На тебе же лица нет! Один скелет остался. Тебя что, не кормили здесь?

– Конечно, нет. Ела только манную кашку – ту, что здесь дают детям. А я же кормлю грудью. Соседка по палате кое-чем угощала, но мне неудобно было брать у нее еду. Да и в рот ничего не лезло.

– Придется мне тебя откармливать. Как Даринка?

– Если и дальше так пойдет, то через неделю нас выпишут. Дома расскажу, что нам здесь довелось пережить, – говорю я и пытаюсь улыбнуться, чтобы его подбодрить.

Я отдаю Роману ключи от моей хатки и объясняю, как ее найти. Роман уходит, чтобы приготовить для меня какую-нибудь еду, а у меня на душе сразу становится спокойнее. Так всегда. Когда он рядом, мне ничего не страшно. Кажется, что любые беды обойдут нас стороной…

К Михаилу Герасимовичу мы пошли с Романом вдвоем.

– Михаил Герасимович, – начала я. – Дайте мне, пожалуйста, открепление.

– А с какой это стати?

– Вы же знаете, что у нас тяжело переболел ребенок. Я здесь одна, детского сада в селе нет, муж работает за сотни километров отсюда. Разве это похоже на семейную жизнь?

Он внимательно смотрит то на меня, то на Романа, хмурит брови и молчит.

– Понимаете, – вступает в разговор Роман, – работы для меня здесь нет, а ей слишком тяжело одной с маленьким ребенком.

– Другие женщины как-то выкручиваются, находят выход, – отвечает директор.

– У них мужья рядом, матери или свекрови, а я… Я совсем одна, – говорю я, глядя прямо в глаза директора школы.

– Не могу я дать открепления, – говорит он, избегая моего взгляда. – Не могу – и все! Нужно отработать три года, а у меня к тому же катастрофически не хватает специалистов.

Я в отчаянии! Поначалу все мысли путаются у меня в голове, но наконец появляется одна, спасительная.

– Михаил Герасимович! – чуть не плача, я делаю шаг к нему и падаю на колени. – Милый, хороший Михаил Герасимович! Отпустите меня на все четыре стороны! Подайте заявку, и вам пришлют другого специалиста. А я… Я не могу жить без Романа. Понимаете?! Я люблю его так, как никто никогда не любил! Он – единственный свет в моем окне! Он – мое счастье, моя жизнь! Умоляю вас!..

Вот уж чего наш директор от меня не ожидал. Да я и сама удивилась собственной храбрости. Взяв меня за руки, Михаил Герасимович помог мне подняться.

– Много всякого я видел на своем веку, – улыбаясь, проговорил он. – Но чтобы на коленях говорили о любви к мужу… Ей-богу, вижу впервые.

– Так не разлучайте же нас, пожалуйста!

– Ты и правда так его любишь?

– Как солнце, как ветер, как саму жизнь! – горячо произношу я, задыхаясь от волнения.

– А он? – директор кивает в сторону Романа. – Тоже без тебя не может?

– Мы поженились, чтобы всю жизнь быть вместе, – растерянно произносит Роман.

– Тогда придется дать тебе открепление, – вздохнув, говорит директор. – А если муж будет тебя обижать – бросай его и возвращайся к нам. Мы тут тебя в обиду не дадим. И детский садик через два года должны построить. Будет место и тебе, и ребенку. Поняла?

– Да! Да! – говорю я и изо всех сил жму его руку. – Я так вам благодарна!..

– Эх, молодость, – вздыхает Михаил Герасимович, улыбаясь в усы, а я готова расцеловать этого сурового с виду усача и вдобавок вот-вот разревусь от счастья.