— В детстве я одно время прислуживал на мессе. В Палермо.

— Мозги мне не… тереби.

На этот раз молчание было многозначительным. Сицилиец снова беспокойно пошевелился. Алатристе не удержался от сдавленного смеха:

— Черт возьми… Неужто и впрямь? Прелесть какая — прямо вижу, как ты — весь такой в пелеринке — лакаешь украдкой церковное винцо…

— Porca Madonna! Брось свои подколки.

— Стареешь, Малатеста.

— Да. Наверное. Наверное, старею. Как, впрочем, и ты.

Снова замолчали. Слышно было, как на канале весло ударяется о стену. Вскоре в темноте обозначился окованный железом нос приближающейся гондолы.

— Какие странные совпадения, — пробормотал сицилиец. — Мост Убийц. А на мосту — мы с тобой. Все же кажется, как ни крути, в мире есть какая-то гармония. Потаенное знание о том, кто мы такие есть.

— Я все же думаю, речь о том, чтобы заработать на кусок хлеба.

— Да. И по возможности — не пустого.

Под мостом бесшумно проплыла гондола, очертаниями напоминавшая гроб. При свете фонаря на корме можно было различить две закутанные в одеяла фигуры пассажиров под навесом и гондольера с веслом.

— А что, сеньор капитан, ты не чувствуешь временами, что устал?

— Не временами, а постоянно.

Гондола скрылась во мраке. И светлый прямоугольник — отражение окна — чуть закачался на черной глади канала и вскоре снова замер в неподвижности.

— А твой мальчуган… Иньиго… — сказал Малатеста. — Он сильно вырос.

— Сильней, чем ты думаешь.

— Пообещал меня убить.

— В таком случае — будь начеку. Он слов на ветер не бросает.

У воцарившегося молчания появился теперь какой-то иной оттенок.

— А ту женщину… Ну, с улицы Примавера? Помнишь ее?..

Разумеется, Алатристе прекрасно помнил старую гостиницу в Мадриде. И убогую комнатку, где дважды едва не убил итальянца.

— Ту, которая с тобой жила?

— Ее самую.

— Она два раза спасала тебе жизнь… И что с ней сталось?

— Умерла. Я в ту пору уже сидел.

— Сочувствую.

— Ей тоже досталось… — Малатеста говорил своим обычным тоном, бесстрастным и холодным. — От слуг правосудия, сам понимаешь… Альгуасилы, стражники и прочая мразь. Хотели допытаться, много ли ей известно обо мне.

Алатристе на миг прикрыл глаза. Понять, что значит «досталось», труда не составило.

— А известно ей было, разумеется, мало, — договорил он за Малатесту.

— Почти ничего. Все равно — долго после этого она не протянула. Вышла больной и нищей. Умерла на улице.

Малатеста прищелкнул языком, глубоко и сильно втянул воздух, словно здесь, на Мосту Убийц, вдруг обнаружилась его нехватка.

— В первый день Рождества, — сказал он, — конец нашему перемирию.

Алатристе кивнул, хотя было совсем темно. Факел уже потух. Только наверху, на стене, мерцала красная искорка фонаря.

— Конец, — подтвердил он. — Если только до того нам с тобой конец не придет.

Черный бесформенный силуэт перед ним чуть шевельнулся. Готовый к такому обороту разговора, Алатристе отступил на шаг, распахнул плащ, положил руку на эфес. Но тревога оказалась ложной. Малатесте хотелось еще поговорить.

— Знаешь ли, о чем я думаю? Мы с тобой — вроде двух старых полуоблезлых волков, что обнюхиваются, прежде чем впиться друг в друга клыками и загрызть насмерть. Не за еду, не за суку. А за…

— Репутацию? — предположил капитан.

— Да. Похоже.

Теперь молчание было особенно долгим.

— Репутацию… — наконец повторил Малатеста, понизив голос. — Да, наверное.

Диего Алатристе снова уставился в воду канала. Двойной прямоугольник был недвижен. Трудно было понять издалека, где само освещенное окно, а где — его отражение. Внезапно капитан с долей растерянности признался себе, что, вероятно, человека, что стоит сейчас рядом с ним, знает лучше, чем кого бы то ни было на свете.

— Теперешние люди…

Он осекся, оборвал фразу на середине и застыл в молчании, будто опять засмотрелся на светившееся в воде пятно.

— Другие нынче времена, — сказал наконец. — И люди другие.

Когда же поднял, а потом повернул голову, Малатесты рядом уже не было.

Затаясь в подворотне, я издали наблюдал, не произойдет ли в разговоре чего-нибудь непредвиденного. Когда же наконец собеседник Алатристе ушел, а капитан двинулся в мою сторону, я спрятал пистолет под плащ и вышел из полумрака навстречу ему. Мое появление он встретил обычным молчанием, обойдясь без реплик. И пошел рядом со мной, не размыкая губ и думая о своем, а я поглядывал на него краем глаза. Улицы были пустынны и темны. Каналы, аркады, мосты гулким эхом отзывались на звук наших шагов. Я так и не решился заговорить, пока не дошли до Риальто.