Шрифт:
– И ты… И ты думаешь, что это все реально? И что Валя действительно даст нам все эти миллионы?
– Уверен! Причем ей это будет даже приятно!
– Но почему?
– Да потому, что она у тебя идеалистка, понимаешь? Она в душе, быть может, будет тебе даже благодарна за то, что ты позволишь ей помочь тебе.
– Я не понимаю…
– Она тебя спасет и благодаря этому почувствует себя настоящей героиней. Этот поступок сделает ее еще более благородной в собственных глазах. К тому же это еще больше сблизит вас. Поверь мне, я разбираюсь в психологии людей. Да, вот еще что! Когда она увидит благодарность в твоих глазах, то наверняка испытает невероятный творческий подъем… Так часто бывает. Ведь ее жизнь тогда наполнится смыслом…
– Вадик, поверь мне, это простой набор фраз… Ты можешь обманывать кого угодно, да только не меня, – заплакала Люба. – Она будет презирать меня и тебя, нас. И если даже даст денег, то чтобы только отделаться от меня… Я не смогу, не смогу…
– Ну и дура.
– А других способов не существует?
– Существует, – он приблизил свое лицо к ее лицу и заглянул в ее опухшие и мокрые от слез глаза. – Убей ее и тогда ты, ее единственная наследница, получишь все.
2. Саратов, декабрь 2013 г.
Глафира поставила чашку кофе перед господином в черном меховом пальто. Немец, подумала она, внимательно разглядывая его бледное, словно напудренное лицо с благородными чертами: черные крупные глаза, крючковатый нос, полные темные губы. Он произнес всего несколько слов, с сильнейшим акцентом, так мог говорить человек практически любой европейской национальности, но Глафира почему-то сразу решила, что он именно немец.
– Елизаветы Сергеевны сейчас нет, она появится через полчаса, у нее суд, – весело солгала Глафира. Лиза вышла из своей адвокатской конторы еще три часа тому назад, чтобы не торопясь и получая удовольствие от процесса, пройтись по магазинам и купить подарки к Рождеству своим близким и друзьям. Глафира сама отправила ее, убедив не тянуть долго с этим важным делом, пока в их работе образовалась небольшая пауза.
«Глаша, а вдруг я уйду, и к нам придет какой-нибудь интересный клиент?» – недоверчиво спросила Лиза, тем не менее набрасывая на плечи шубку. Она была в прекрасном расположении духа, выглядела очень счастливой, веселой. И не удивительно, ведь из долгой командировки возвратился ее муж, Дмитрий, и ее вынужденному одиночеству, наполненному работой и заботами о маленькой дочке, настал конец. Теперь Дима будет дома, они вместе встретят католическое Рождество, потом Новый год, затем еще одно Рождество, и будет им тихое семейное счастье…
Однако, как она прочувствовала, что накануне Рождества к ним заглянет новый клиент?!
– Мне кажется, я где-то вас уже видела, – сказала Глафира, устраивая рядом с чашкой с кофе блюдце с печеньем. На этот раз она сказала чистую правду. Ей действительно показалось, что она где-то уже видела это лицо, и оно ассоциировалось у нее почему-то с церковью и земляничным мороженым. – Вы случайно не священник?
– Я – органист, – не изменяя своему великолепному акценту, произнес каким-то обреченным тоном мужчина. – Меня зовут Густав Валенштайм.
Ну, конечно! Густав Валенштайм – известный органист, музыкант, афиши которого были расклеены по всему городу, в особенности же много их было в районе городской консерватории, на тумбе, расположенной как раз напротив кафе-мороженого «Баскин Роббинс», где Глафира так любила бывать и где всегда заказывала земляничное мороженое!
– Я вспомнила, кто вы! Знаю, что Лиза была на вашем концерте в консерватории в прошлом году! И что, сейчас вы тоже у нас в городе на гастролях?
– Да, но… К вам я пришел, к сожалению, совершенно по другому и очень печальному поводу.
– Что-нибудь случилось?
Густав Валенштайм вздохнул. Уставившись в одну точку, он некоторое время сидел молча, вероятно о чем-то крепко задумавшись, поскольку вид у него был грустно-созерцательный, какой бывает у человека, вспомнившего одновременно что-то светлое и трагичное, после чего еще глубже, тяжелее вздохнул, и глаза его при этом увлажнились!
– Я расскажу все Елизавете Травиной, – мягко, словно стараясь не обидеть Глафиру, произнес он.
И как раз в эту минуту распахнулась дверь, и в приемной появилась раскрасневшаяся, с веселыми глазами Лиза. В руках у нее были пакеты, сумки, коробки. Снег сверкал на ее светлых распущенных волосах, выбивавшихся из-под норкового серебристого берета. Белая шубка была распахнута, под ней виднелись черные брюки и розовый свитер.
Увидев сидящего в кресле Валенштайма, Лиза остановилась, пристально вглядываясь в его лицо, пытаясь вспомнить, где она могла видеть его раньше.
Уложив весь свой рождественский цветной багаж в угол приемной, она стремительно подошла к посетителю и в порыве чувств протянула ему руки, как если бы была с ним знакома.
– Вы – Валенштайм, я угадала? – Лицо ее засияло. – Боже, как же я рада вас видеть! Не пытайтесь даже вспомнить меня, мы с вами не знакомы! Но я была в прошлом году на двух ваших концертах! Я в восторге от вашей игры. Знаете, я так долго была под впечатлением Браденбургского концерта! А еще я ужасно рада, что в нашем городе есть орган и что время от времени можно просто пойти в консерваторию и как бы абстрагироваться от всего того, чем ты живешь каждый день, от суеты и всей этой свистопляски, которую мы называем жизнью… Уф… Извините, что-то я заговорилась…