Не успел Василов как следует сообразить, что за странное изобретение делает петроградцев быстроногими, как внимание его остановилось на другом. Они мчались сейчас по гранитному берегу бурной Мойки, катившей свои волны через весь город. Справа и слева от нее высились странные пирамиды, украшенные наверху огромными фарфоровыми чашками, что делало их похожими на подсвечники. От пирамидок над всем городом протягивалась сеть бесконечных проволок.

— Что это такое? — вырвалось у Василова.

— Это электроприемники колоссальной мощности, — ответил товарищ Барфус, — вы видите здесь нашу гордость. Благодаря этим приемникам мы можем в одно мгновение наэлектризовать все пространство над городом на высоте более чем тысячи метров, что делает нас недоступными для неприятельского воздушного флота. Когда до нас дошли сведения об изобретении французами ядовитого вещества, мы занялись в свою очередь техникой. Но цель наша — не нападение, а защита. Мы электрифицировали огромные воздушные пространства над всеми нашими городами и производственными центрами. Мы укрепили границы тысячью электрических батарей, благодаря чему можем отразить любую армию с помощью одного только монтера нашей петроградской центральной аэроэлектростанции.

Василов почувствовал себя на минуту Артуром Рокфеллером:

— Да! — вырвалось у него не без восторга. — Вы тут, в России, не дремлете. Но скажите же, чем может бьть вам полезен такой простой, средний инженер, как я?

По лицу Барфуса скользнула усмешка:

— Дорогой товарищ Василов, вы нужны нам более, чем кто бы то ни было, потому что, видите ли...

Он наклонился к самому уху Василова и докончил, улыбнувшись:

— Потому что у нас почти нет средних людей. Эпоха предъявила к нам сверхчеловеческие требования, и каждый из нас перестал бьть средним человеком. А кто не перестал, тот умер. Вы понимаете теперь, что для нас вы — желанный гость!

Василов прикусил себе губу не без оскорбленного самолюбия. В эту минуту автомобиль затормозил перед роскошным дворцом на Мойке-стрит. Товарищ Барфус протянул ему руку и сказал:

— Вам отведена комната в этом доме. Отдохните. Через два часа вам подадут мотоциклет для первой поездки на завод.

Шофер сложил на землю оба чемодана, и Василов рассеянно поднял тот и другой. Они вошли в подъезд, поднялись по лестнице и, сопровождаемые указаниями всех встреченных, достигли наконец своей комнаты. Это была очень уютная спальня с двумя кроватями, печкой в углу, двумя письменными столиками, двумя книжными шкафами, двумя окнами и двумя надписями на двух стенах:

« Береги время! Записывайся в Лигу времени!»

— Удивительная страна, — пробормотал Василов, ставя чемоданы на пол.

— Поразительная страна! — шепнула Катя Ивановна. Они взглянули друг на друга и вдруг вспомнили, что за весь этот час ни разу не подумали ни о себе, ни о мести, приведшей их сюда.

Катя Ивановна вспыхнула, поймав себя на этой мысли. Василов вспыхнул по той же причине. Он раздражительно швырнул шляпу на одну из кроватей, сел и произнес:

— После вашего поведения в Нью-Йорке, Кэт, я полагаю, вы не имеете никаких претензий на мою любезность!

Катя Ивановна молчала, повернувшись к нему спиной.

— Я должен предупредить вас, — отчаянно продолжал Василов, — что морская болезнь резко повлияла на меня. Я сел на пароход одним человеком, а покинул его другим...

— О, да! — едва вырвалось у молодой женщины.

— Что такое вы бормочете? — смутился Василов. — Вы должны раз навсегда понять меня. Я не могу отказать вам в товарищеском внимании, но я мертв для всего другого. Я приехал сюда, чтобы работать и... я убедительно прошу вас, дорогая Кэт, оставить меня в покое!

Он облегченно вздохнул, осмотрелся и, заметив в углу хорошенькую китайскую ширму, вытащил ее на середину комнаты:

— Мы с вами дружески поделим территорию. Вот та часть комнаты — ваша. Берите себе ту кровать, ту стену, тот письменный стол и тот плакат, одним словом, все, что по ту сторону границы, и располагайтесь как вам угодно. Я буду, в свою очередь, совершенно свободен!

Он расставил ширму, загородив свой угол от взоров Кати Ивановны, сбросил пиджак и с наслаждением растянулся на кровати.

«Я сократил ее с самого начала! — думал он не без самодовольства. — Пусть-ка попробует теперь завести свою музыку. Интересно знать, неужели все эти беллетристы, воспевающие любовь и красивых женщин, действительно искренни? Я почти уверен, что они подогревают себя мыслями о гонораре».

С этим чисто рокфеллеровским выводом он закрыл глаза и приготовился задремать.