— Енс Фердинанд! И ты здесь! — И несколько обычных фраз: — Спасибо, что приехал… это хорошо с твоей стороны!..

И снова к Симону. Снова низко склоненная голова, смиренное обожание, свет доверия в ее глазах… да, поистине это любовь… возвышенная… прекрасная… незабываемая.

Симон берет ее руки в свои, она садится рядом с ним, они молятся, соединив руки и закрыв глаза.

Енс Фердинанд отходит как можно дальше, садится за другой стол, подзывает девушку и просит пива. Он вливает его в себя, не глядя на молящуюся пару. Религия — это ведь только замаскированная эротика. Во всяком случае, религиозность молодых женщин. Все эти евангельские женщины с их надеждой и верой, жалостью и отчаянием… та, у колодца, и та, которая мыла ему ноги, и те, у подножия креста, и те, кто встретил воскресшего в саду!..

«Но боже ты мой, — думает Енс Фердинанд, осушая вторую кружку пива и размышляя, не попросить ли еще одну. — Вся доброта, вся красота… в большинстве своем — это сублимация эротики. Как пение птиц. И это еще более свойственно нам — млекопитающим!»

— Еще пива, спасибо! — Енс Фердинанд испытывает страстное желание предпринять что-то отчаянное. Например, вскочить, указать пальцем на Симона и крикнуть: «Он арестован! Я арестую этого человека! Это известный насильник, сексуальный маньяк! А эта молодая женщина — моя возлюбленная, моя любимая, моя единственная. Она все для меня в этой жизни! Мое солнце, мое солнце! Моя звезда в ночи! Аллилуйя!»

— Кто этот человек, который сидит рядом с Ливой? — шепчет Марта и доверчиво наклоняется к нему, наливая ему пиво. — Ее отец? Ее брат?

— Нет, ее возлюбленный! — отвечает Енс Фердинанд. Его забавляет ее растерянность. — Ее новый возлюбленный, ведь прежний-то умер!

Марта смотрит на него вытаращив глаза, качает головой и отвечает:

— О, как вы отвратительны! — Ее рот брезгливо кривится, словно она видит паука. И она отходит от него с пустой бутылкой.

Енс Фердинанд бредет один по мокрым туманным улицам. Есть своего рода успокоение в том, что ты в чужом месте, где тебя никто не знает. Наступают густые сумерки, прорезаемые огоньками сигарет и карманных фонарей. Сонные машины со средневековыми фонарями с трудом пробираются по узким улочкам. Это старый город с трущобами и множеством ветхих домов.

Издалека доносится приглушенная музыка волынок, она приближается. Он входит в барачный поселок с прямыми как стрелы улицами. «Post Office, Sergeants mess» [22] — значится белыми буквами на черном фоне закрытых дверей. Из одного барака звучат пение и шум, дикая музыка волынок. Двое мужчин в штатском приоткрывают дверь и проскальзывают в помещение. Енс Фердинанд идет незамеченный за ними и оказывается в зале, полном табачного дыма. Он немного напоминает старинные дома для сумасшедших, как их изображают на картинах: сумасшедшие свободно ходят в зале и могут делать все, что им вздумается. «Штатским вход запрещен!» — говорит устало, без убежденности апатичный человек в рубашке с засученными рукавами. Он ведет штатских в угол и, обнажая вставные зубы, произносит, почесывая затылок:

— Джину у нас нет. Виски? — Он оглядывается, посвистывая, сует бутылку в карман Енса Фердинанда, шепчет цену и, зевая, берет деньги. А вслух строго говорит:

— Здесь нельзя находиться, нам запрещено пускать штатских!

Енс Фердинанд снова бродит во мраке. Проливной дождь. Куда деваться?

Проблема разрешается неожиданно и быстро: прямо перед его носом в скале зияет черная пещера — это бомбоубежище. Здесь терпко пахнет плесенью и кошачьей мочой. Но тут есть крыша над головой и тут он в полном одиночестве. Здесь даже есть скамья, на которую можно сесть.

Он открывает бутылку.

— Твое здоровье, сударь! — произносит он, делая любезный поклон во мраке. — И добро пожаловать на остров Ян Майей дождливым октябрьским вечером в 1894 году. Здесь уютно, чисто, безлюдно, подметено и вымыто, начищено до блеска. Разреши представить тебя абсолютному полярному мраку! Твое здоровье!

Симон и Лива идут вдоль набережной, им нужно о многом поговорить, в переполненной гостинице слишком шумно. И Симон предложил пойти на бот.

— Я плохо спала ночью, — говорит Лива, глубоко вздыхая. — Иногда бываешь такой слабой, испытываешь такой страх, Симон. Ты сам это сказал, помнишь? Ты сам боишься, говорил ты.

— Да, я хорошо помню, — прерывает ее Симон. — Тогда я сам был слаб и мерзок. И это потому, что тогда я еще не сделал нужного шага, я еще не решился испить чашу, уготованную мне. Я боялся.

Вздохнув, он продолжал:

— Я боялся креста, Лива. Но больше не боюсь. Теперь я понял и осознал слова: «Взять крест и последовать за ним». Это же так просто. Он попрал смерть, будучи распятым, и тем искупил грехи других. Это и мы должны сделать. Мы — те, кто действительно хочет следовать ему.

Они медленно шли дальше. Симон продолжал:

— Все ведь пытаются бежать от этой заповеди… церковь, свободные общины, все фальшивые пророки, которых, как сказано в Писании, в последние времена будут слушать люди. Они стараются обойти тяжкую правду, сделать тяжкое приятным, превратить его в нечто, не требующее жертв. Они считают, что достаточно только верить, и мы спасены и в этом мире и в будущем. Как будто Иисус не сказал ясно: «Хотящий жизнь свою спасти, потеряет ее, не отдающий жизнь свою во имя мое, обретет ее!»