Альфхильд переводит взгляд с одного на другую, делает прыжок и бежит к дому.

— Томеа! — шепчет Энгильберт.

Томеа наклоняет голову. Он приближается к ней, но она отступает и вдруг поворачивается и бежит от него.

— Томеа! — кричит он и жалобно, и угрожающе. Она слышит его шаги за собой, бежит еще быстрее, ее ноги хлюпают, разбрасывая брызги… она скользит и падает, но вскакивает прежде, чем он успевает догнать ее.

Теперь он спотыкается, одна нога у него ушла глубоко в илистую яму, вот и другая ушла по колено. Томеа снова его опередила, у нее есть время оглядеться и понять, где она — в самой середине болота! Давно она здесь не была, но с детства знает это место как свои пять пальцев и прекрасно помнит, как выбраться на твердый травяной холм среди болота. Этот холм называется Куликовым островом.

Она немного замедляет бег. Энгильберт поднялся на ноги и продолжает преследование. Она прыгает с кочки на кочку. В одном месте был большой кусок твердой земли, поросший травой, летом там обычно паслись овцы. Но сейчас его затопило, и он похож на озеро. Она бежит через озеро, вода ей только до колен. И снова она прыгает и бежит, пока наконец не достигает Куликова острова. Здесь она останавливается и оглядывается.

Она не сразу обнаруживает Энгильберта. Он снова попал в илистую яму, барахтается на четвереньках, пытаясь высвободиться из вязкой тины. Работает руками и ногами, как пловец, бросается вперед, перевертывается на спину. И наконец… Она с дрожью видит, что он высвободился и поднялся на ноги. Чувство ужаса и напряженного волнения пронизывает все ее тело. Она стоит, выпрямившись во весь рост. Видит ли он ее? Она громко засмеялась, подумав: «Отсюда ты живым не выберешься! А ну, попробуй!»

Энгильберт приближается к ней по прямой, но медленно, всюду опасные ямы, он ведет себя теперь осторожнее, оглядывается и пробует почву ногой, прежде чем шагнуть. Но вот он разбежался и прыгнул… Смелый прыжок, но удачный, под ногами у него твердая почва. Новый прыжок! Тоже удачный.

«Давай, давай», — думает она, стиснув зубы.

Туман немного рассеялся, на востоке образовалось круглое пятно из всех цветов радуги — солнце вставало. Энгильберт и Томеа оказались так близко друг от друга, что могут обменяться взглядом. Энгильберт улыбается, задыхаясь, и торжествующе кивает ей, разгоряченный напряжением и вожделением. Теперь их разделяет всего десять шагов. Но это пространство — светло-зеленая трясина, она не выдержит не только человека, но даже овцу. Томеа это знает. Она однажды своими глазами видела, как здесь утонула овца. Она видит, что Энгильберт собирает силы для нового прыжка, нацеливается на кочку в центре трясины. Он сжал губы, наклонился вперед, согнул колени, прыгнул. И вдруг по плечи очутился в мягкой податливой тине.

Томеа издала хриплый крик. Она не может произнести больше ни звука, невольно бросается на землю и ползет к трясине. Но голова тонущего уже исчезла, трясина сомкнулась словно бы с легким вздохом, виднеется только черный след, но и он исчезает. Томеа медленно отползает назад. Она обессилена, оглушительный свист наполняет ее уши. Измучившись, она падает на мокрую траву и медленно приходит в себя. Свист затих, воцарилась всепоглощающая тишина. Прямо перед ней что-то светится в тумане — раскаленное красное колесо с ободком всех цветов радуги.

Томеа лежала на Куликовом острове, пока не отдохнула. А потом медленно направилась домой. Сквозь тающий утренний туман вырисовывался силуэт хутора, из тумана возникали мохнатые крыши, за пеленой тумана и недвижного торфяного дыма они казались темными. Здесь под самой крышей в восточной части дома Томеа спала всю жизнь. Это, собственно, не комната, а глубокий альков, но теперь она уступила его Магдалене и ее детям и перебралась в кухню. Сейчас у нее одна мысль, одно-единственное желание — забраться на свое старое место, свернуться клубком, остаться одной в темном алькове под поросшей травой покатой крышей.

Народ теснился, на пристани, когда маленький моторный бот из Нордвига привез потерпевших крушение на «Морском гусе» обратно в Котел. Был воскресный день, серая ветреная погода. Повсюду приспущенные в знак траура флаги. У редактора Скэллинга и его жены великолепный наблюдательный пункт у одного из вновь вставленных окон в конторе фру Шиббю. У второго окна сидит сама фру Шиббю и в волнении сосет окурок сигары, наблюдая за происходящим в театральный бинокль.

— Пастор Кьёдт! — клохчет она. — Он одет как полярный исследователь: в меховой шапке и огромных варежках! Не похоже, чтобы он пережил что-то ужасное! Но что это за японский флаг? Видите, Скэллинг?

Да, редактор хорошо видит странный флаг. Белый с красным кругом посредине, а в кругу крест. По-видимому, знамя крендельной общины, поскольку его несет Бенедикт Исаксен из больницы. Значит, крендельная община проводит нечто вроде парада. Теперь они стали называть себя носителями креста. Редактор вспомнил о гигантском деревянном кресте, который он недавно видел в мастерской Маркуса. Хорошо, что они не взяли его с собой сюда, впрочем, и это бы его не удивило.

— Это демонстрация, — говорит фру Шиббю и выплевывает окурок сигары на пол. — Мой дурачок Людерсен тоже там, господи боже мой, бедняга! Слышите, они поют!

Она открыла окно, и в него ворвалась песня:

— Что с тобой, Майя? Тебе плохо, дорогая?

— Все это так странно!

Фру Скэллинг закрыла глаза и прижала платок к губам.

— Да, веселого в этом ничего нет, — согласился редактор. — Тьфу! Но ведь эти сектанты хотят вербовать новых приверженцев, не так ли? А повод исключительный. Их пророк, потерпев кораблекрушение, возвращается невредимым!