Сентябрь застыла, не в силах пошевелиться, и так стиснула коробку, что гранатовый попкорн, казалось, вот-вот начнет вылетать через верх. Она чувствовала себя так, будто ее поймали за чем-то постыдным и запретным. Но она же ничего не делала! Еще не успела! Откуда Маркиза ее знает? Куда прятаться?

– Сей же час, – прошипела Маркиза, – слышишь, маленькая негодная воровка?

Она сделала страшное манящее движение унизанным кольцами пальцем. Экран замигал и пошел разводами. Полетели серебряные искры, лицо Маркизы исчезло в круге плавящейся в аппарате кинопленки, и в театре внезапно стало совсем темно.

Где-то в этих зарослях скрывалось здание.

Даже дворец. Сентябрь разглядела башни, ворота с подъемной решеткой и ров с плавающими в нем золотыми цветами. Золотыми не в том трогательном смысле, в каком у нас называют золотыми лютики или локоны некоторых девочек: эти цветы были на самом деле золотыми – отполированными, сияющими, тяжелыми. При этом они оставались живыми; легкий ветерок морщил лепестки, которые лениво перемещались по течению воды, кружась и соприкасаясь. Все прочее же было опутано колючими плетями ежевики – толще, чем Сентябрь в обхвате, и с ужасно острыми и опасными на вид шипами. Ветви сплетались, ползли по стенам то вверх, то вниз, завязывались в узлы. Там и сям попадались гроздья бледно-золотых ягод с такой тонкой шкуркой, что Сентябрь видела, как внутри плещется сок. Однако ни она, ни Вивернарий не могли разглядеть ни кусочка каменной кладки. Казалось, что Бриарий просто вырос таким и иным никогда не бывал.

На воротах стражи не было, если это вообще можно было назвать воротами. Через арку, образованную колючками, яростно пробивались крупные цветы, напоминавшие формой дверной проем. Сердцевины цветов были усыпаны блестящей золотистой пыльцой. Сентябрь протянула руку, чтобы потрогать цветок, и Аэл разинул рот в беззвучном крике. Но ничего страшного не случилось – цветок просто осыпал ее руку пыльцой и облепил пальцы лепестками, обнюхивая и посасывая их шелковистой сердцевиной. Удовлетворенный, цветок снова съежился и отстранился, впуская Сентябрь в холл, погруженный в полумрак с пятнами солнечного света.

Цветок вновь надвинулся, удерживая Вивернария снаружи. Аэл взревел, а рев виверна мучителен для слуха. Он ударил по цветку, но тот оставался твердым и негнущимся, словно сделан из бронзы. Колючки на стенах слегка затрепетали, будто закатились молчаливым смехом.

Сентябрь прошла через большой холл, стараясь неслышно ступать по прекрасно отполированному полу. Огромная двойная лестница в форме сердца поднимались к сплошному ряду окон. У подножия лестницы располагалась стойка для обуви и зонтиков. Странный свет струился сквозь плети колючек, падающих на заключенный в великолепную раму портрет высокой прекрасной женщины с длинными золотистыми волосами, собранными сзади бархатным бантом. Одна рука женщины на портрете покоилась на голове леопарда, в другой она держала простой охотничий лук. Голову венчала корона из слоновой кости, а улыбка была такой широкой и сердечной, что Сентябрь почувствовала: она могла бы полюбить эту прекрасную даму и любить ее всю жизнь, даже если бы та ни разу не взглянула на такое несчастное и ничтожное существо, как Сентябрь. Даже на картине от нее исходило сияние. «Вот так должны выглядеть взрослые, – думала Сентябрь, – а не как в моем мире, где все они угрюмые, чумазые, недовольные скучной работой и всей остальной жизнью. А вот эта дама! Как там пишут в книжках? В самом расцвете своей красоты…»

– Ты что, весь путь сюда проделала в одной туфельке? – изумился приятный голос.

Сентябрь резко обернулась. В центре сердцевидной лестницы сидела, опустив подбородок на руки, маленькая девочка. Ее волосы пурпурно-вишневого цвета спускались на плечи старомодными завитками в форме колбасок. На голове красовалась все та же великолепная и ужасная шляпа, похожая на перекошенный торт. Теперь было видно, что шляпа действительно черная, о чем нельзя было судить наверняка, когда девочка пожимала лапу медведю на киноэкране. Перья на шляпе сияли синим, зеленым, красным и кремовым. Драгоценные камни посверкивали темно-фиолето-вым. Рядом с девочкой лениво урчала огромная пантера, следя за Сентябрь одним зеленым глазом.

– Это, должно быть, ужасно больно, – восхитилась Маркиза. – Какая ты отважная!

Она запустила пальцы глубоко в шерсть пантеры и достала пару изысканных черных туфелек – совсем как у Сентябрь, если бы туфельки Сентябрь повзрослели, покружились по балам и театральным премьерам и нашли себе там сногсшибательную пару. Туфли были на каблучке, а на носках красовались лилии из черного хрусталя с черными бантиками, усеянные гранатами и крошечными черными жемчужинами. Она протянула туфельки Сентябрь, чья босая ступня и правда мучительно болела от холода и мозолей. Сентябрь хотела взять их, еще как хотела, но принимать подарки от злобных Королев, даже если они называют себя Маркизами и выглядят как милые детки, которые никому не способны причинить зла, – это опасно, решила Сентябрь.

Она помотала головой, очень печально. Туфельки были так прекрасны!

– Я всего лишь хочу тебе помочь, дитя, – сказала маленькая девочка. Она аккуратно поставила туфли на сверкающий пол и снова запустила руку в шерсть на спине своей огромной кошки. На этот раз она вытащила серебряное блюдо, на котором была груда влажных красных вишен, кусок фруктового пирога с хрустящей карамельной корочкой, сочные ягоды малины и клубники, ломтики черного матового шоколада и высокий кубок с горячим сидром, над которым вился пар.

– Представляю, как ты голодна. Такой долгий путь!

Сентябрь сглотнула слюну. Горло ее пересохло, в желудке урчало. Но ведь это же определенно Волшебная Еда. Та самая, коварная, которую только раз попробуй и уже никогда не вернешься назад! Вместо того чтобы принять угощение, она кивнула на портрет и по возможности дружеским голосом спросила:

– Это Королева Мальва?

Маркиза взглянула на прекрасную картину и нахмурилась. Локоны ее задрожали и изменили цвет на темно-синий, цвет морских глубин. Она вздохнула и щелкнула пальцами. Блюдо с богатым угощением исчезло.