Футиде стало любопытно, сможет ли он увидеть сквозь щиток шлема звезды, может быть, даже найти Землю.

Он обернулся, пытаясь сориентироваться по восходящему солнцу.

–  Смотри, куда идешь, - раздался в наушниках предупреждающий голос Родригеса.
– Здесь…

Ботинок поехал вперед, и Футида с глухим стуком упал на землю, больно ударившись задней частью тела.

–  …скользко, - запнувшись, закончил Родригес. Астронавт, подволакивая ноги, осторожно приблизился

к Футиде, двигаясь как человек, пересекающий каток в туфлях. Протянув руку, он помог биологу встать.

Футида, все тело которого онемело и болело после ночи, проведенной в кабине, теперь еще чувствовал пульсирующую боль ниже спины. «Там будет здоровенный синяк, - сказал он себе.
– Мне повезло, что я не упал на рюкзак и не сломал систему жизнеобеспечения».

–  Под ногами как будто лед, - заметил Родригес.

–  Это не может быть лед, мы слишком высоко, здесь нет воды.

–  Сухой лед.

–  Ах да, - кивнул Футида.
– Сухой лед. Углекислый газ из атмосферы конденсируется на холодных камнях.

–  Да.

–  Но сухой лед не скользкий…

–  А эта штука скользкая. Футида быстро соображал.

–  Возможно, под нашим весом тонкий верхний слой сухого льда испаряется.

–  Значит, у нас под ногами слой углекислого газа,- сразу же понял Родригес.

–  Точно. Мы скользим по газовой пленке, как газовые подшипники.

–  Значит, нам будет чертовски трудно передвигаться. Футиде хотелось потереть больное место, хотя он понимал, что в жестком скафандре это бесполезно.

–  Взойдет солнце, и лед растает.

–  Не думаю, что его тепла хватит на то, чтобы все это испарилось.

–  Сухой лед возгоняется при семидесяти восьми и пяти десятых градуса ниже нуля. По Цельсию, - вспомнил Футида.

–  При нормальном давлении, - возразил Родригес.

Футида взглянул на термометр на правом запястье.

–  Уже выше минус сорока двух градусов, - сказал он, в первый раз за все путешествие почувствовав себя довольным.- К тому же чем ниже давление, тем ниже точка кипения.

–  Да, точно. Ты прав.

–  Должно быть, этот участок находился в тени крыла самолета, - указал Футида.
– Дальше, мне кажется, земля чистая.

–  Тогда пошли на пляж, позагораем, - предложил Родригес без смеха.

–  Нет, пойдем к кальдере, как собирались.

–  Ты думаешь, здесь безопасно расхаживать? Кивнув сам себе, Футида сделал пробный шаг. Камень был

гладким, но не скользким. Он шагнул еще раз, затем другой.

–  Может быть, нам следовало взять футбольные бутсы.

–  Не обязательно. Теперь можно нормально идти. Родригес проворчал что-то.

–  Тем не менее будь осторожен.

–  Хорошо, буду.

Пока Родригес сообщал на базу утренние новости, пользуясь мощным передатчиком в кабине, Футида открыл люк грузового отсека, и их оборудование съехало на землю. И снова он удивился, как эта хрупкая пластиковая машийа смогла нести их и все имущество. Это казалось совершенно невозможным, но это была правда.

–  Ты готов?
– спросил он Родригеса, горя желанием отправиться в путь.

–  Ага. Только дай мне проверить по компасу…

Футида не стал ждать, пока астронавт сверится с компасом. Он знал дорогу к кальдере так хорошо, словно координаты были выжжены у него в сердце.

Глядя в отверстие кальдеры, Родригес ощутил холодок неприятного предчувствия. Словно они стояли на краю гигантской дыры в мироздании, дыры, которая вела прямо в ад.

–  Ницше был прав, - сказал Футида, и Родригесу послышалось в его голосе благоговение, почти ужас.

Родригесу пришлось развернуться почти целиком, чтобы увидеть японца, стоящего рядом, безликого в громоздком скафандре, отмеченном лишь голубыми полосами на рукавах.

–  Ты имеешь в виду то место, где говорится, что когда заглядываешь в бездну, то бездна глядит на тебя?

–  Ты читал Ницше?

–  По-испански, - фыркнул Родригес.

–  Это, должно быть, интересно. Я читал его в японском переводе.

Хихикнув, Родригес заметил:

–  Значит, ни ты, ни я не можем читать по-немецки, а?

Этот разговор разрядил напряжение. Кальдера была огромной, необъятной дырой, протянувшейся от одного края горизонта до другого. Они стояли над обрывом, глядя вниз, в темный, укутанный тенями провал, глубины которого никто не ведал, и это определенно выводило из себя.