Горе мне. Горе.

Первым моим желанием было немедленно умереть. Сразу. Здесь. На месте.

Но я АСПИД.

Таким меня знают мои друзья. Знали… Таким меня помнят мои враги.

О, да… Врагов у меня много.

— Кто?! — датчик моей злобы переместился на несколько делений вверх.

— Кто это сделал?

— Тебе-то что? — зло прошипела Микса.

Люди продолжали пялиться на нас.

— Пошли отсюда, — еле сдерживая себя, сказал я, взял Два за руку и пошёл в сторону большого павильона, уставленного пластмассовыми столиками: сейчас нужно затеряться в толпе. Затылком чувствую — Микса не двигается с места, припав губами к равной ране на руке и прожигая мою спину своими чёрными глазами.

Два, покорно идущий со мной рядом обернулся. Я дёрнул его за руку.

— Извини, — прошептал он.

Кри. Моя бедная Кривда. Неужели ЕЁ больше нет?! Горе мне… Горе…

Я вспомнил ЕЁ глаза. ЕЁ губы. ЕЁ улыбку…

Как же так?! КАК ЖЕ ТАК!!!

— АСПИД, пожалуйста… — тихонько сказал Два. — Ты делаешь мне больно.

Я, оказывается, сдавил хрупкую детскую ладошку в своей руке. Со всей силы. Как я ещё не сломал ему кисть?

— Извини, — теперь Я произнёс это слово. Я! Который никогда, НИКОГДА! Не извинялся!!!

Очевидно, я действительно деморализован. Так. Спокойно… Спокойно.

Мы входим в тень огромного павильона.

На высоченных стойках натянут кусок ткани, оберегающий от жгучих лучей, значительный участок территории: около сотни посадочных мест. Куча людей. Как раз это нам сейчас нужно. Мы стремительно, неровным маршрутом, огибая столики, занятые шумными детьми и ленивыми взрослыми, вклиниваемся в самую гущу народа. Вот он, свободный. Тащу еле поспевающего Два за собой.

Присели. Друг, напротив друга.

Два недостаёт ногами до пола. Положил руки на колени. Послушно смотрит мне в глаза. Я тру лоб рукой. Это для того, чтобы НИКТО не мог увидеть в моих глазах

влагу.

Я не плачу.

Это от боли. От боли — которая гораздо страшнее физической.

Лучше бы мне отрубили руку.

Я бы даже не пикнул.

Два молчит.

Я сижу, прикрыв глаза ладонью.

И когда официант спрашивает:

— Что будете заказывать? — они, впитывающие визуальную информацию, сухи, как пустыня.

Это была даже не слабость. Это — сиюминутное. Сиюсекундное.

Слабость — это Кри.

Была слабостью.

Была Кри.

Моя Кривда. Светловолосая, психованная Кривда.

— «Колу». Два пломбира. Кофе, — говорит Два. Потому что Я сейчас не могу говорить.

Сумасшедшая. Никого не боявшаяся. Плевавшая на всех Кривда.

Неужели — ЕЁ! Больше — НЕТ?!!!

Злоба. Ненависть — знакомые мне состояния кипят в одном котле с Горечью.

Мы молчим.

Вокруг — гомон. Хохот. Стрекотание возле игровых автоматов. Музыка из бара. Работающие, подвешенные к потолку телевизоры. Молчим, когда официант расставляет заказ. Молчим, когда я расплачиваюсь.

Два берёт обеими руками стакан и, поймав ртом трубку, пьёт колу. Смотрит на меня.

— Кто это сделал? — спрашиваю я.

— Он не знает.

Микса.

Всё-таки пришла. В принципе, куда ей деваться? Смотрю ей в глаза:

— Ты знаешь?

— Да.

Она стоит, не смея присесть.

Это правильно.

Пусть постоит.

Пусть подумает над своими поведением.

Она прижимает некогда белый, а теперь набухший от крови платок к своей левой руке.

— Ты же знаешь, что шрам от укуса заживает дольше, — говорит она. В её голосе, остаточные нотки истерики. — Ты специально меня укусил, да?

— Одонтофобия, — чётко и громко произносит Два. Микса смотрит на него, как на заговоривший вдруг пень в лесу.

— Боязнь зубов, — поясняю я.

Она молчит. Переваривает информацию. Или раздумывает, как удобнее меня пнуть?

Наверное, и то и другое.

Два, дуя в соломку, устраивает в стакане «колы» бурю — локальное джакузи для Барби.

Я, не спеша, отхлёбываю кофе из крохотной чашки. Такая себе семья. Только кто-то в ней истекает кровью.

Я знаю, никуда она не уйдёт.

Так и будет тут стоять. Терпеть боль, сдерживая всхлипы. Ибо знает: Два теперь — со мной.

Она любит Два.

Потому что он — часть Кривды.

А Микса любила Кривду. Я любил Кривду. Кривда любила меня. Поэтому Микса бесится. И знает — ничего не изменить.

Два будет со мной.

Я допиваю кофе. Потом медленно, чувствуя, как холод. чуть ли не потрескивая зубами, обосновывается во рту, ем мороженое… Физика…

Микса шмыгает носом.

Ей больно.

Я знаю.

Мне ещё больнее. Мне ТАК БОЛЬНО, как не было больно никому на этой планете с момента её создания. И эта боль в прокушенной руке — пустяк. По сравнению со ВЗРЫВОМ СВЕРХНОВОЙ.