― Интерес? ― Тормант грустно усмехнулся. ― А действительно, в чем мой интерес? Душу, говоришь, попрошу, а за что, милая, мне у вас душу просить? Тебя богатством одарить? Не могу, этот дар для ушлых да быстрых, а ты не такая. Понимаешь ведь? (Ората кивнула.) Сына я твоего вылечить не могу. Он ведь у тебя с детства такой?

― С рождения, ― ората потупилась. ― Я когда животом ходила, как-то спать прилегла, по мне крыса пробежала, здоровая, укусила меня, я спросонья чуть не скинула, а саг говорит, Дом от испуга у ребенка без защиты оставила, вот и прилипло что-то... Знать, то судьба моя. Должно, в прошлом цикле кому плохо сделала.

― Не знаю, ― жрец выразительно нахмурился, ― в жизнь твою прошлую заглянуть не смогу. Но ребенок-то чем виноват? Веру я твою уважаю, можешь всякое говорить, но сына твоего мне жаль. Ты не думай, я не просто так тебя с Бораем позвал. Человек я обычный, не мужеложец какой, про души - сказки то. Интерес у меня к вам другой. Я вот историю тебе одну расскажу. Работал у меня один парень, точно как твой, он у меня вроде ученика был, большие надежды я на него имел. А он...умер...

― Умер? ― ората Лофа прижала руки к груди.

Сюблим сказал бы сейчас, что правда - лучшая сказка.

― Да, прежде, чем у меня начать работать, скитался он, объедками перебивался, здоровье и подорвал. А я ничего сделать не смог. На руках у меня почти умер.

― Неужели такой же, как мой? ― выдохнула женщина. ― И кто же его, бедного, на улицу выбросил? Или сам потерялся?

― Матери он не знал. Все детство при королевском приюте провел, а как старше стал, его и выкинули. Иди, мол, пропитание себе сам добывай. Саг твой прав, ― жрец скорбно кивнул, ― кушать таким детям надо хорошо, битым не быть, в тепле спать, одежду теплую носить. А то не живут они долго, в бедствиях да нищете...Эх, я по мальчику тому до сих пор скучаю.

Правда - лучшая сказка, повторил про себя жрец, а ты, Тормант, - лучший сказочник.

У ораты Лофа задрожала нижняя губа, и она разрыдалась, подвывая и раскачиваясь. Куцый узел волос на затылке распался и тусклые пряди упали ей на лицо.

Тормант бросился к графину и налил женщине стакан воды, потом, подумав, разбавил воду вином из кувшина, принесенного пастырем. Ората жадно пила, стуча зубами о серебро. Мефей сунулся было в комнату, но Тормант замахал на него рукой, чтобы тот ушел и мальчика не пускал. Мефей кивнул, оценив обстановку, и вышел, видно подумал, болван, что жрец трех строк тратит на нищенку свое пастырское слово и облегчает душу ей слезами.

― Не мо-о-гу, ― заикаясь от слез, выговорила, наконец, женщина, ― не могу я сыночку своему всего этого вдосталь дать, помрет он, не проживет долго, останусь я одна...

Ората уставилась в пространство невидящим взглядом, забыв про стакан с розоватой водой в руке. Пора, подумал Тормант.

― Бедная, ― тяжело вздохнул. ― Прости меня, рану я тебе разбередил. Не нужно было разговоры эти вести. Да только, как увидел твоего сына на обрыве, так прям сердце и сжалось. Позволь мне хотя бы долг твой перед лавочником оплатить, в память об ученике моем.

Женщина всмотрелась в лицо жреца и кивнула. Тормант почувствовал, что встал на дорогу, ведущую к победе. Теперь главным было не вспугнуть добычу. Жрец поднялся, подошел к окну, раздвинул шторы, распахнул ставни, пуская в душную комнату ночной воздух, выглянул. Мефей привел никчемыша к фонтанчику, позволил ему играть с тонкими струйками воды. В другом крыле дома было тихо. Госпожа Мартина, видно, угомонилась, а кавалер ее то ли ушел уже, то ли остался ночевать.

― А мальчик у тебя смышленый, ― с теплотой сказал Тормант, не оборачиваясь. ― Мир бы ему повидать.

― Где уж нам мир смотреть, ― отозвалась из-за его спины ората Лофа. ― Нам здесь бы зиму пережить. Если бы было с кем Борая оставить, я б в долине работу нашла. Я кухарка хорошая, по дому все умею, аккуратная, лишнего не возьму. Я у господина Толомея в имении, в долине, весной кухарку заболевшую подменяла, так они очень довольны остались, звали к себе, только куда мне с сыночком, он ведь как дите малое, говорю, сиди дома, а он к мельнице пошел, мельниковы дети камнем кинули, в коленку попали, две четверти лечили припарками...

Голос ораты звучал, как у теней, которые все жаловались и жаловались жрецу на загубленные жизни и скорбное послесмертие.

― ... ехать нам отсюда некуда, дом, что от матери достался, не продашь, а где в другом месте работу искать...

― И не думай, ― прервал ее жрец. ― Сейчас таких, как ты, сотни по дорогам скитаются. В столице голытьба на улицах в открытую друг друга убивает...

― Говорят, из-за короля-бесовика по все стране неурожай, ― женщина сдавленно охнула, вспомнив с кем говорит, но жрец сделал вид, что не заметил.