В восемь вечера продавщица, взглянув на ходики, заметила:

— Кинула тебя подруга. Побоялась родителям о разбитой витрине рассказать. Сидит, дрянь, сейчас у телика, жрет бутерброд с колбасой и наплевать ей, что ты тут маешься. Хочешь совет? Не имей с ней больше никаких дел, показала себя шалава в полной своей красе.

— Тетенька, — зарыдала я, — отпустите меня, пожалуйста! Я у бабули денег возьму, честное слово привезу их завтра с утра. Напишу вам, как меня зовут, где живу.

— Нашла дуру! — хмыкнула продавщица. — Так я тебе и поверила. Смоешься, как утонешь, а мне стекло новое покупать, мастеру платить, чтобы вставил. Нетушки, нехай менты разбираются, дело о хулиганстве заводят. По суду с твоих родителей бабки получу.

— Ой, не надо! — взмолилась я. — Мне в институт поступать надо, туда с судимостью не возьмут.

— Вона чего, — скривилась торговка. — Образование получить решила? Значит, из богатых. А не хочешь, как я, с четырнадцати лет на чужого дядю горбатиться за копейки? Перетопчешься без диплома, пойдешь полы мыть, узнаешь, почем кило конфет. Некоторым деткам с колыбели сладкая шоколадка сама в рот валится, а ты попробуй горькую редьку, как я. Заткнись! Иначе прямо сейчас патруль кликну.

Я попыталась перестать плакать, но слезы полились еще сильней.

— Назло мне ревешь? — сдвинула баба брови в одну линию. — Ну, сама виновата, иду к телефону.

— Тетенька, — зашептала я, становясь на колени, — сделаю, что хотите, только не звоните в милицию. Могу к вам каждый вечер приезжать полы мыть.

И в эту трагическую минуту на пороге павильона появилась красная потная Алла все в том же светло-бежевом сарафане, но уже без кофты с длинным рукавом, и бледная до синевы Ирина Федоровна.

Мать Булкиной, вмиг оценив ситуацию, налетела на торговку.

— Как вы посмели повесить на ребенка гирю?

— Ну, так… штоб не слиняла… — начала оправдываться продавщица, у которой разом пропал боевой задор.

— Немедленно снимите цепь! — потребовала Ирина Федоровна. — Это я сейчас вызову милицию, расскажу, как вы издевались над девочкой, и мало вам не покажется!

— Они стекло расколошматили, — заканючила гадкая тетка, — их посодют.

— Вам не повезло, я адвокат, — отчеканила Булкина-старшая, — так что «посодют» вас. Снимайте груз. Отлично. Девочки, шагом марш на улицу.

Мы с Аллочкой вылетели из лавки и сели на брошенный кем-то деревянный ящик.

— Чего вы так долго? — прошептала я.

Алла вытянула левую ногу с перебинтованной коленкой.

— Я помчалась на поезд и упала. Ссадина здоровенная получилась, больно очень было. Кровь так и хлестала во все стороны, я одежду искачкала. В общем, опоздала на электричку, следующую долго пришлось ждать, все составы без остановки проносились. А ты подумала, что я тебя бросила?

— Ага, — кивнула я. — Извини.

Булкина расправила юбку сарафана и надулась.

— Вот ты какая, сразу о плохом думаешь… Отличного мнения обо мне, за предательницу держишь!

Я зашмыгала носом и, глядя на светлую ткань сарафана Аллы, опять заплакала.

— Прости, я страшно перепугалась.

— Перестань, — поморщилась Булкина, — сарафан соплями измажешь. Сегодня я его первый раз надела, мама его купила в фирменном магазине.

Я сумела справиться с рыданиями.

— Очень красивый.

— У меня нет плохих шмоток, — отрезала Алла.

— Пошли на поезд, — велела Ирина Федоровна, выходя из магазина.

Мы поплелись за Булкиной-старшей.

Алле, похоже, было не больно идти, она спокойно наступала на туго перевязанную белым бинтом ногу. Потом я заметила две наклейки пластыря на ее правой руке, одну на локте, другую в районе запястья, и спросила:

— Ты еще и руку разбила?

— Здорово грохнулась, — подтвердила Алла, — хорошо лицом в асфальт не угодила.

— Больно тебе, — пожалела я подругу, — вон, даже сквозь пластырь кровь слегка проступила.

— Ерунда, — фыркнула Алла.

— Мама у тебя правда адвокат? — шепнула я, когда Ирина Федоровна отошла за билетами.

— Ага, — кивнула одноклассница, — она очень умная.

Меня разобрало любопытство.

— А папа кто?

Булкина взглянула на Ирину Федоровну, которая стояла в очереди в кассу, и тоже шепотом ответила:

— Следователь. Преступников ловит. Самых опасных. Но я тебе ничего не говорила! Отец запрещает рассказывать, где он служит. Понимаешь теперь, чего я так перепугалась? Если бы нас в отделение замели, папе минус в личном деле поставили бы, очередное звание не дали, премии лишили.