— Нет, я видел его лишь издали, а главное — был так взволнован!

— Теперь осталось припереть к стене убийцу: он должен признаться в преступлении и отдать остальные бриллианты! — произнес Кошко, когда актер ушел. — Давай, Аполлинарий Николаевич, допросим вместе.

Арестованный тупо смотрел в пол и на вопросы ничего не отвечал.

Кошко вновь пытался воздействовать на логику:

— Ты зря молчишь — хуже будет! Повторяю: нам известна вся картина преступления. Когда получили бриллианты, ты решил ими завладеть один. Реберный нож — это для вскрытия трупов — всадил под лопатку шедшего впереди Давгарова. Вот этот нож, на нем отпечатки твоих пальцев. Покайся в содеянном, тогда и суд к тебе отнесется со снисхождением.

В ответ — молчание. И так — битых два часа.

Наконец, Кошко рассвирепел, вскочил, с сердцем произнес:

— Делай, Аполлинарий Николаевич, с этим животным что хочешь! — и вышел из кабинета.

Соколов спокойно собрал со стола бумаги, умиротворенно произнес:

— Молчишь? Ну и молодец. Я тебя допрашивать не буду. Я тебя сегодня употреблю на пользу науки. Ты, молчун, скелеты видел? Вот из тебя сегодня сделают скелет и отдадут студентам. Сначала выпотрошат содержимое, а потом положат в специальный чан и будут вываривать, пока кости — до самых мельчайших! — не освободятся от мяса. А твой скелет замечательный: у тебя руки особое развитие имеют — ниже колен болтаются. Ты — срам природы! И сам анатомическим ножом ловко действуешь — вон как Давгарова разделал.

Арестант впервые за все время проявил признаки внимания и в доказательство того, что слушает, чуть пошевелил ушами. Вдруг сиплым голосом произнес:

— Закону такого нет — скелеты из живого делать!

Соколов лениво отозвался:

— Ты давно плюнул на все законы — Божеские и человеческие. Живешь все равно без паспорта, без прописки, без имени. Так что твоей персоной никто не поинтересуется. А скелет станет для науки полезным и знаменитым. И табличку повесят: “Известный вор и убийца”. Все, сегодня встретимся, в прозекторской. Эй, Николай Иванович! Распорядись, чтобы в анатомичке Яузской больницы приготовили необходимое для вскрытия.

Жеребцов, давно привыкший ко всяким штучкам обожаемого начальника, на сей раз удивленно поднял брови:

— А кого вскрывать?

— Вот этого!

— Так он еще живой!

— Какая разница? Живой — мертвый...

Жеребцов хмыкнул и отправился выполнять приказ.

Главный врач Яузской больницы статский советник Березкин долго не мог уразуметь того, что говорил ему Жеребцов. Поняв же, долго и заразительно хохотал. Сделал необходимые распоряжения и крепко пожал Жеребцову руку:

— Если этот человек от страха умрет на препаровальном столе, то это все равно пойдет на пользу людям!

...И вот убийца и грабитель лежал на столе, а вокруг с реберным ножом — тем самым, которым было совершено преступление, — прохаживался человек в окровавленном переднике. Наметив линию от кадыка до лобка, он поднял руку, чтобы сделать первый надрез, и вдруг страшным голосом гаркнул на окружающих:

— А ну, назад! Сейчас кровь струей брызнет, всех зальет.

Преступник мелко задрожал, выпучивая белки с красными прожилками, в немом ужасе широко открывая щербатый рот и издавая что-то вроде шипения. Человек в переднике ножом нажал на подбородок:

— Голову не опускай! Извиняй, придется с полчасика потерпеть. Зато внутренности свои посмотришь — не каждый день такое удается. Ну, прощевай, на том свете, может, свидимся...

Дикий вопль прорезал ночную тишину — это у вскрываемого появился голос. Он, ерзая спиной по металлической обивке стола, орал:

— Не надо, как на духу... все скажу! Родился в Чердыне, а убег из пермской тюрьмы, содержался за убивство! А этот самый Давгаров... сам меня подговорил... Ножик медицинский? Давно уж у меня. Спер у врача сак, а он там... Колбасу я им резал. Бриллианты? Каморку мне на время предоставил инженер Шухов, дом нумер сорок семь на Смоленском бульваре. Там в подвале под половицу и засунул, чтоб мне провалиться!

“Патологоанатом” сдернул маску с лица — это был, конечно, Митрофанов. Соколов с чувством пожал ему руку:

— Свою роль вы исполнили с блеском! — и повернулся к Жеребцову: — Николай, отвяжи этого...

Жеребцов, исполняя приказ, ворчал на убийцу:

— Что ж ты, паразит, всю мебель медицинскую обделал? А еще из себя героя корчил. Мой тряпкой стол.

Суд отправил беглого убийцу на Сахалин — на двадцать лет.

Вся эта история сделала счастливым лишь одного человека — старого Гофштейна. О нем написали газеты, а из полицейской кассы ювелир получил в награду двести рублей — премия за помощь в поимке преступника.

Гофштейн чуть ли не каждому показывал газеты, при этом не упуская случая сказать:

— Эти двести рублей помогут моей бедной старости, как мертвому кадило. — И обязательно добавлял: — А все-таки приятно.

В его голосе звучали нотки довольства собой.

Трудно сказать, чего в этом преступлении больше: нахальства злоумышленников или наивной простоты тех, кого они дурачили. Оказалось, что издеваться над здравым смыслом не только весело, но и весьма прибыльно. Дельцы процветали до той поры, пока на их пути не встал знаменитый сыщик.