«Диана Барч, – ответил Тодд. – Моя жена».

Далее Брэйвер дал на редкость объективное описание своей второй половины. «Моя жена – суперженщина, – сказал он. – Она потрясающий исследователь. Единственный недостаток наших взаимоотношений заключается в том, что рядом с ней у меня часто возникает комплекс неполноценности. Через пару лет она, по всей вероятности, возглавит наш отдел. Она редактор журнала Cognitive, Affective, and Behavioral Neuroscience. Иногда мне кажется, она участвует в работе практически всех комиссий и комитетов нашего университета. Диана из тех, кто встает в четыре утра, чтобы успеть записать пару мыслей, пока в семь не проснулись дети. А еще она лидер скаутского отряда нашей дочки. Она – человек, который все время заставляет окружающих чувствовать что-то вроде «Что же я делаю в жизни не так, почему я не достиг такого успеха?!». И при этом она очень хорошая. Ни малейшего высокомерия или эгоизма. И такая женщина выбрала меня. Одно это порождает во мне чувство абсолютной защищенности. Мне кажется, она поняла в жизни что-то такое, чего большинство из нас не осознаёт».

Тодд еще довольно долго рассказывал о своей замечательной жене, но мы с вами опустим часть его пламенной речи и перейдем сразу к тому ее фрагменту, где он говорит о природе интеллекта. Тоже, впрочем, в связи с Дианой.

«Меня чрезвычайно интересует проблема зависимости между мотивацией и познанием, – сказал Брэйвер. – Это началось с оценки моего собственного уровня мотивации; иногда меня очень тревожит тот факт, что я не чувствую себя достаточно мотивированным. В возрасте шести лет я был одним из тех малышей, о которых люди говорят: «Этот парень – гений». Я родился в семье профессоров. Я вырос в доме, где царили традиции восточноевропейских евреев. У нас, знаете ли, все имеют ученую степень в той или иной области. И ни у кого не было ни малейших сомнений, что и я поступлю в университет и тоже получу степень. А потом у меня случился небольшой личный кризис, и я на пару лет бросил учебу. Я понял, что до сих пор шел по этому пути только потому, что такого поведения от меня ожидали окружающие».

Страсть к психологическим исследованиям Тодд обнаружил в себе только после того, как стал аспирантом в лаборатории Джонатана Коэна при Принстонском университете. Коэн – один из самых известных в мире исследователей в обрасти когнитивного контроля; именно этой теме, как вы помните, посвятил свою научную карьеру профессор Джонидес.

Я давно заметил, что все психологи, с которыми я беседую, дают какое-то свое определение когнитивного контроля, и потому попросил Брэйвера сформулировать свою версию. «Когнитивный контроль, – сказал он, – это умение противостоять отвлечению; способность удерживать информацию в рабочей памяти, переключаться с задачи на задачу и выборочно решать их, когда что-то или кто-то старается помешать вам это сделать. Но, говоря о когнитивном контроле, мы также говорим и о постановке целей».

Далее мой собеседник сказал, что именно тут, на уровне когнитивного контроля, и проявляется в полной мере гениальность его жены и содиректора.

«Диана больше всего выделяется среди окружающих не интеллектом как таковым, а высоким уровнем когнитивного контроля, – сказал он. – В раннем детстве никто не видел в ней особенных способностей. Однако когнитивный контроль и интеллект хоть и взаимосвязаны, но не идентичны. Для Дианы характерно превосходное чувство самотождественности и отсроченного вознаграждения; она сознаёт, что непосредственное, скорое вознаграждение, как правило, менее ценно, чем полученное со временем. А еще она отлично понимает, что именно нужно для контроля над своими импульсами. Это чрезвычайно важно. Диана способна на удивление хорошо концентрироваться и при необходимости может работать в многозадачном режиме. А еще она отличается мощным когнитивным контролем над своими эмоциями. И все эти качества объединяются в непрерывный благотворный цикл».

Контроль над своими мыслями и эмоциями, над своими целями и поведением… В результате разговора с Брэйвером я понял, что все это тесно связано между собой, а в основе данных способностей лежат базовые нейронные механизмы, которые часто накладываются друг на друга. А еще у меня осталось впечатление, что Тодд – один из самых счастливых в браке мужчин во всех Соединенных Штатах.

После кафе мы отправились сканировать мой мозг.

Мы подъехали к Еврейской больнице Барнс и поднялись лифтом на десятый этаж, где расположен Исследовательский центр клинической визуализации. Там мы встретились с Майклом Коулом, парой научных сотрудников и оператором МРТ-аппарата, крупным седовласым человеком с козлиной бородкой, одетым в длинный белый халат, которые носят ученые в лабораториях. В центральной аппаратной МРТ-анализа, где сидели эти люди, располагалось восемь компьютеров, как современных ноутбуков, так и старомодных настольных машин. В одной из стен было окошко, выходившее в соседнюю комнату, где, собственно, и находился аппарат МРТ. Мне сказали вынуть из карманов все металлические предметы и снять очки. Поскольку без очков я ничего не вижу даже на небольшом расстоянии, а при выполнении заданий N-back я должен был смотреть на экран, мне выдали специальные корректирующие пластиковые очки. После этого меня провели в кабинет МРТ.

Там стояла огромная, метра три в высоту и ширину, машина, похожая на туннель; из ее «рта» торчала пластиковая панель, на которую мне сказали лечь. Меня ничуть не беспокоило то, что сейчас меня засунут внутрь машины, словно противень с печеньем в духовку; клаустрофобией я, на счастье, никогда не страдал. Итак, я в очках на носу и с парой массивных наушников на ушах (чтобы слышать инструкции из другой комнаты) улегся на панель, с нетерпением ожидая начала эксперимента. Затем один из исследователей без всяких предупреждений сказал: «Окей, сейчас мы заблокируем вашу голову». После этого сверху на мой лоб медленно опустилось напоминающее круглый мостик устройство, ножки которого прочно закрепились на лежащей подо мной платформе. К устройству было прикреплено нечто вроде зеркальца, которое оказалось прямо перед моими глазами, заслонив потолок над входом в туннель. Оно, очевидно, предназначалось для того, чтобы я видел происходящее непосредственно позади меня – то место, где в задней части машины располагался экран компьютера. На нем мне должны были показывать задания N-back. Теперь, с заблокированной головой, защитными очками на глазах и наушниками на ушах, я почувствовал себя дезориентированным и вдруг страшно запаниковал. А ведь меня еще даже не засунули в туннель.

«Хм, не могли бы вы меня на минутку отстегнуть?» – спросил я.

Ассистент разблокировал мою голову. Я сел, снял очки и наушники и несколько раз глубоко вздохнул.

«Я как-то не был готов к тому, что мою голову обездвижат, – признался я. – Оказывается, это довольно неприятно».

Посидев минуту, я почувствовал, что паника отступила, и сказал, что можно продолжить. На этот раз я продержался около минуты, после чего опять попросил меня отстегнуть. Подождав еще пять минут, чтобы успокоиться, попробовал еще раз. Теперь я держался достаточно долго, меня уже практически начали засовывать внутрь сканера. Однако на полпути я снова распсиховался, и исследователям пришлось вытащить меня назад и опять разблокировать голову.

«Я чувствую себя таким лузером, – сказал я. – Поверить не могу, что проделал весь этот путь в Сент-Луис, чтобы так опозориться».

Крупный человек, управлявший МРТ-аппаратом, повел себя как гений любезности. «Да вы не беспокойтесь, – сказал он. – Многие люди пугаются. В других случаях мы даем им какое-нибудь успокоительное, но перед тестированием рабочей памяти этого делать нельзя. Может, хотите немного пройтись? Попить холодной водички? Давайте, я вас провожу».

Мы дошли по коридору до маленького кухонного отсека, где ассистент налил мне воды со льдом. Я выпил. «Знаете, меня пугает не пребывание внутри машины, – признался я. – Мне становится страшно оттого, что мою голову блокируют, да еще на ней очки и огромные наушники! Это так дезориентирует!»