К аналогичным выводам, но пользуясь гораздо более современным методом, Ансуорт пришел, когда он с двумя единомышленниками – Грегори Спиллерсом из Орегонского университета и Джином Брюэром из Аризонского – исследовал способность людей запоминать друзей в Facebook {141} . Протестировав рабочую память около сотни студентов Университета Джорджии, ученые отобрали 24 человека, чей результат вошел в 25 процентов лучших, и 21, результат которых относился к 25 процентам наихудших. А потом каждому участнику эксперимента дали восемь минут на составление максимально длинного списка друзей из Facebook – всех, кого они смогут вспомнить. Хотя студенты из обеих групп имели в этой социальной сети примерно одинаковое число друзей, владельцы хорошей рабочей памяти вспомнили значительно больше, чем те, у кого она была наихудшей: в среднем 81,9 и 66,5 друга соответственно. А когда Ансуорт с коллегами попросил испытуемых объяснить, как они вспоминали этих людей, оказалось, что представители первой группы использовали больше кластеров или категорий: 16,6 по сравнению с 13,8 у членов второй группы. И они вспомнили больше друзей в каждом кластере.

«Люди с хорошей рабочей памятью с большей вероятностью осуществляют быстрый поиск в различных контекстах, в разных категориях, – сказал мне Ансуорт. – Кого я помню из своей команды по софтболу? А с работы? А из моего общежития? А участники с низким уровнем рабочей памяти просто вели произвольный, случайный поиск, действуя, по сути, на авось. Речь идет о стратегическом аспекте поиска. И говоря о стратегии, я имею в виду не некий ловкий прием, вроде трюка для запоминания карточной колоды. Я считаю, что речь тут идет о фундаментальном отличии, коренящемся глубоко в памяти человека».

Ансуорт видит разницу между людьми с высоким и низким уровнем рабочей памяти не только в том, насколько стратегически они осуществляют поиск в своей памяти, но и прежде всего в том, как тщательно они «складируют» свои воспоминания – как они их кодируют. «Большинство людей терпят неудачу именно потому, что плохо кодируют. Они не помещают свои воспоминания в контекст. Ключом к эффективному запоминанию информации является то, что, какую бы стратегию вы ни использовали для кодирования, для извлечения воспоминания из памяти вам придется обратиться к той же стратегии».

Такой осознанный подход к запоминанию может показаться несколько искусственным, но это напомнило мне об одном моем давнем друге по Белойтскому колледжу, который защитил докторскую диссертацию и теперь преподает историю в Висконсинском университете. Кристофер Саймер – так его зовут – всегда поражал меня и всех, кто его знал, совершенно непостижимой памятью на исторические события. Однажды, когда мы говорили с ним об этой книге, которую я уже тогда писал, он рассказал, что, стараясь запомнить данные о той или иной войне или о каком-то конкретном историческом периоде, целенаправленно помещает имена, даты, места и события в их контексты, распределяя их на ствол, сучья и ветки. А потом, чтобы вспомнить нужную деталь, просто лезет вверх по этому дереву.

Конечно, далеко не все наши когнитивные способности можно объяснить через изучение поведения червей и бактерий. Но насколько же далеко природа продвинулась от них к нам с эволюционной точки зрения? До разговора с Сетом Грантом, профессором молекулярной неврологии из Эдинбургского университета, я считал, что эволюция формирует наш геном с помощью тончайших инструментов, посредством отдельных постепенных мутаций. Однако, как мне объяснил Грант, минимум дважды в истории Земли происходило нечто несравненно более масштабное: этакий эволюционный эквивалент гигантского астероида, когда-то упавшего на нашу планету и уничтожившего динозавров. Один из таких гигантских шагов имел место полмиллиарда лет назад, когда примитивное морское существо появилось на свет в результате самой радикальной генетической мутации, какую только можно себе представить: в результате дублирования всего генома его родителей {142} .

«Существуют определенные типы мутаций, которые встречаются крайне редко и имели место лишь несколько раз в истории, – поведал мне Грант. – Примечательно, что около 550 миллионов лет назад такая мутация в серьезных масштабах произошла только у одного животного, у которого было целых два экземпляра генома, и которое выжило и произвело потомство, также имеющее двойную комплементарную цепь ДНК. Его потомки и стали позвоночными».

А потом то же самое случилось повторно. «За этим дублированием имело место еще одно, – сказал Грант. – Дважды два – четыре. В результате древние позвоночные имели уже четыре генома. От них и произошли все биологические виды с развитым интеллектом».

Выгода от обладания четырьмя наборами одних и тех же генов заключается в том, что для роста и функционирования существу необходим только один, а остальные свободны и, следовательно, могут медленно и произвольно мутировать – если хотите, природа с ними играет и экспериментирует, – до тех пор, пока в один прекрасный день – о чудо! – одна из этих причудливо мутировавших версий гена в конце концов не становится полезной.

«На то, чтобы ген в должной мере диверсифицировался и стал полезным, потребовалось еще 150 миллионов лет, – рассказал Грант. – Ко времени, когда животные выползли из воды на сушу, эти гены были уже чрезвычайно сложными с биологической точки зрения. Именно потому позвоночные такие красивые и сложные существа».

В ходе двух исследований, опубликованных в журнале Nature Neuroscience в декабре 2012 года, Грант с коллегами изучали, как варианты генов, высвобожденные в результате двойного удвоения генома наших предков, начали играть важную роль в комплексном мыслительном процессе {143} . Ученые тестировали способность мышей к обучению с помощью компьютерного сенсорного экрана, который вознаграждал грызунов вкусной едой, если те тыкали носом в правильный ответ, и выявили уникальные роли четырех вариантов гена, известного под названием Dlg. Все четыре программируют структурный остов, который удерживает на месте синапсы между нейронами. Грант обнаружил, что без Dlg1, базового прародителя этих четырех вариаций, эмбрион мыши просто не выживет, – данный ген необходим для жизни. А без нормально функционирующей версии Dlg4 невозможно простое оперантное научение – способность существа менять поведение в зависимости от положительного подкрепления или наказания. Хорошо функционирующая версия Dlg3 необходима для зрительного различения. Но истинным научным прорывом стало то, что Грант протестировал не только мышей без нормально функционирующего Dlg2, но и четырех людей, родившихся с похожей мутацией, которая возникает спонтанно и ассоциируется с развитием шизофрении. Используя аналогичный тест с сенсорным экраном, какой применялся в экспериментах с мышами, ученый обнаружил, что эти испытуемые страдают похожими когнитивными нарушениями. Без нормального гена Dlg2 они делали намного больше ошибок в тестах на установление зрительного различения, когнитивную гибкость, зрительно-пространственную обучаемость и память, чем здоровые контрольные испытуемые из генеральной совокупности. Они также демонстрировали пониженную точность в тестах на устойчивость внимания. И ученый пришел к следующему выводу: данные результаты свидетельствуют о том, что роль Dlg2 в комплексном обучении, гибкости мышления и внимании остается неизменно важной вот уже более 100 миллионов лет.