1. После этого, или прежде этого, поскольку ты сказал, что у твоего бога есть свое творение и свой мир, и свое небо (впрочем, это третье небо мы рассмотрим, когда мы перейдем к обсуждению вашего апостола [154] ), <следует заметить, что,> какой бы ни была субстанция этого бога, она, разумеется, должна бы появиться вместе с ним. Каким образом, однако, получается, что Господь открылся миру в пятнадцатый год [155] кесаря Тиберия, а до пятнадцатого года [156] императора Севера не было обнаружено никакой его субстанции, которая, превосходя ничтожные произведения Творца, конечно, прекратила бы скрываться, когда уже не прячется ее господь и бог?

2. А поэтому: если она не смогла проявиться в этом мире, каким образом ее господин явился в этом мире? Если этот мир принял господина, почему не смог принять субстанцию, если только она случайно не больше своего господина? Теперь уже встает вопрос о месте, вопрос, касающийся и того высшего мира, и самого его бога. В самом деле, если его мир ниже его самого, но выше Творца, то, конечно, он создал его в месте, занимающем промежуток между его стопами и головой Творца. 3. Следовательно, и сам бог был в некоем месте, и мир создал в некоем месте, и будет уже сие место превосходящим и бога, и мир. Ибо то, что вмещает, неизбежно больше того, что вмещается, и надо посмотреть, не остаются ли гденибудь там все еще не занятые после размежевания области, в которые и третий бог мог бы залезть вместе со своим миром. Что ж, начинай уже считать богов! Ведь и место, в котором всегда был бог, будет богом не только потому, что оно больше бога, но и потому, что оно — нерожденное и несотворенное, а стало быть, вечное и равное богу. [157] 4. Затем, если твой бог мир создал из некоей лежащей в основе материи, нерожденной и несотворенной, и совечной богу, как Маркион думает о Творце, то и этим обстоятельством ты возвеличиваешь место, которое вместило двух богов — и бога, и материю. Ибо и материя — бог в соответствии с требованиями, предъявляемыми к Божественному: т. е. она нерожденная, несотворенная и вечная. Или если Маркионов бог создал мир из ничего, то это же самое Маркион принужден будет думать и о Творце, которому назначает материю в качестве субстанции мира. Но из материи также и Маркионов бог должен будет создавать <свой мир>, поскольку ему, также являющемуся богом, придется столкнуться с тем же самым принципом, с каким и [Богу] [158] Творцу. 5. Так ты можешь насчитать для меня уже трех Маркионовых богов: создателя место и материю. Маркион также и Творца размешает в некоем месте, которое, разумеется, должно оцениваться таким же образом <, как и место Маркионова бога>, и материю Ему как Господину подчиняет, разумеется, нерожденную и несотворенную и поэтому вечную. Более того, приписывая материи зло, нерожденное — нерожденной, несотворенное — несотворенной и вечное — вечной, делает уже четвертого бога. 6.Стало быть, у тебя есть три божественных сущности в высших сферах и четыре — в низших. Когда к ним присоединяются и их Христы — один, который явился при Тиберии, другой, которого обещает Творец, — Маркион оказывается понесшим явный ущерб от тех, кто предполагает, что он вводит двух богов, так как он, пусть не сознавая этого, назначает девятерых.

1. Итак, поскольку другой мир, как и его бог, не обнаруживается, маркионитам приходится разделять два рода вещей — видимые и невидимые — между двух богов и так отстаивать для своего бога право на невидимые. Кто же может заронить в душу мысль, если не еретический дух, что, скорее, тому принадлежит невидимое, кто заблаговременно не явил ничего из видимого, чем Тому, Кто, создав видимое, позаботился также и о вере в невидимое, когда гораздо справедливее было бы признать <что-либо> при наличии некоторых примеров, чем в их отсутствие? 2. Мы увидим, какому мастеру приписывает невидимое и <«ваш»> апостол, когда будем изучать его. Теперь же доверие к грядущему заступничеству Священного Писания мы подготавливаем при помощи по большей части здравого смысла и убедительных умозаключений, утверждая, что сие различие видимых и невидимых вещей должно быть приписано Богу Творцу постольку, поскольку все Его творение состоит из различных сущностей: из телесных и бестелесных, из одушевленных и неодушевленных, из говорящих и немых, из подвижных и неподвижных, из животворных и бесплодных, из сухих и влажных, из холодных и горячих. 3. Так и сам человек благодаря различию гармоничен как в отношении тела, так и в отношении чувства: одни члены сильные, другие — слабые, одни — почетные, другие — постыдные, одни — двойные, другие — одиночные, одни — равные, другие — неравные. Также и в чувстве: то у него радость, то подавленность, то любовь, то ненависть, то гнев, то кротость. Если же дело обстоит так, что в этой вселенной уравновешены соперничающие между собой части, [159] то, следовательно, и невидимые сущности должны быть у видимых, и относить их нужно не к другому мастеру, но к Тому, к Которому и соперничающие с ними. <Те люди, которые> [160] Самого Творца провозглашают противоречащим Самому Себе, приказывающим то, что запретил, и запрещающим то, что приказал, поражающим и исцеляющим, почему в этом одном случае принимают Его последовательным, Творцом лишь видимого, Которого следует считать также создавшим видимое и невидимое, как жизнь и смерть, зло и мир? Конечно, если те невидимые сущности больше видимых сущностей Творца, [161] великих в своем месте, то таким образом получается, что большие должны принадлежать Тому же, Кому и великие, ибо невеликие, не говоря уже о больших, не подходят тому, у кого нет и незначительных.

1. Подавленные этими доводами, <еретики> порываются говорить: «Для нашего бога достаточно одного того дела, что он освободил человека по великой и несравненной своей благости, которую следует предпочесть всей саранче». О, более великий бог, чье столь значительное дело не могло обнаружиться иначе, как в человеке «меньшего» Бога! В самом деле, прежде тебе нужно доказать, что он существует, и доказать это посредством того, посредством чего подобает доказывать бытие Бога — через деяния, а затем уже — через благодеяния. Ибо сначала исследуется, есть ли он, и таким образом — каков он. Одно узнается из деяний, другое — из благодеяний. 2. Как бы то ни было, из-за того, что говорится об освобождении им человека, не становится известно о его существовании, но если будет известно, что он есть, тогда и будет говориться об освобождении, дабы прояснилось, освободил ли, ибо мог и быть — и не освободить. Следовательно, каким образом на основании слов, что он освободил, может возникнуть вера в то, что он есть, когда он мог и быть, и не освободить? 3. Если [162] теперь в этом разделе, являющемся частью исследования о неизвестном боге, было прояснено как то, что он ничего не создал, так и то, что он должен был создать <нечто>, чтобы быть познанным из дел, ибо, если бы он существовал, он должен был бы быть познан, и притом с самого начала мира (Богу ведь не подобает прятаться), — <если все это известно, то> мне необходимо вернуться к началу исследования о неизвестном боге, чтобы расправиться также с остальными ответвлениями <еретической мысли>. 4. Ибо сначала нужно будет исследовать, почему тот, кто впоследствии сделал себя известным, сделал это позже, а не от начала мира; будучи как бог, конечно, необходимым для этого мира, он не должен был скрываться, причем настолько более необходимым, насколько он — лучший. Ведь нельзя сказать, что не было основания или причины для познания <доброго> бога, поскольку с самого начала пребывал в веке и человек, которому этот бог теперь помогает, и злоба Творца, против которой он, будучи благим, оказывает поддержку. Итак, он или не знал о существовании причины и основания для своего являвшегося необходимым откровения, или сомневался <, открыться ему или нет>, или не мог <это сделать>, или не хотел. Все это недостойно бога, тем более — бога наилучшего. Но и эту тему мы полнее раскроем в другом месте при помощи упрека в запоздалом откровении, тогда как теперь лишь укажем <на это обстоятельство>.

1. Что ж, он явился тогда, когда захотел, когда смог, когда пришел назначенный час. Ведь ему, вероятно, препятствовал Поднимающий [163] или некие злые чары, или квадратный Сатурн, или Марс треугольный. Ибо маркиониты большей частью — астрологи и не стыдятся того, что живут непосредственно по звездам Творца. Надо обсудить здесь и качество откровения: достойным ли образом он был узнан, чтобы стало известно, действительно ли <это случилось>, и, таким образом, стало бы можно верить в существование того, о котором известно, что он подобающе открылся миру. Ибо то, что достойно Бога, докажет Его существование. 2. Мы утверждаем, что сначала Бог должен быть познан через природу, а затем узнан из учения: через природу — посредством Его деяний, из учения — посредством проповеди. Но у того, у кого нет никакой природы, отсутствуют природные свидетельства. Следовательно, он должен был осуществить свое откровение хотя бы с помощью проповеди; особенно ему следовало бы открыться для противодействия Тому, Кто столькими и столь великими деяниями в творении и проповеди с трудом смог приобрести людскую веру. 3. Итак, каким же образом он был открыт? Если <ты скажешь, что> благодаря человеческой догадке, я буду отрицать, что Бог может быть познан иначе, чем посредством Себя Самого. <Я буду отрицать это,> ссылаясь не только на пример Творца, но и на характер как божественного величия, так и человеческой посредственности, дабы человек, некоторым образом вытащивший не желающего быть познанным бога своими силами на всеобщее обозрение, не мог показаться большим, чем бог; ведь человеческая посредственность способна скорее выдумывать для себя богов, как об этом свидетельствуют все эпохи, чем следовать за истинным Богом, Которого люди познают через природу. 4. Во всяком случае, если человек будет изобретать бога так, как Ромул — Конса [164] , Татий [165] — Клоакину [166] , Гостил ий [167] — Страха, Метелл — Альбурна [168] и кое-кто [169] незадолго до наших дней — Антиноя [170] , то это будет позволено другим. Мы знаем Маркиона как судовладельца, а не как царя или императора.

1. «Что ж, — говорят маркиониты, — наш бог, даже если не с самого начала, даже если не посредством творения, однако открылся через самого себя в Христе Иисусе». <Нами> будет предложена книга [171] и относительно Христа, в которой речь пойдет обо всем, что касается Его положения, ибо следует, чтобы предмет <нашего исследования> был распределен <по разным частям сочинения> для более полного и упорядоченного разбора. Между тем, на теперешней стадии рассуждения мне достаточно будет показать, что Христос Иисус является провозвестником не какого-то другого бога, но Творца, и сделать это в немногих словах. 2. В пятнадцатый год правления Тиберия Христос Иисус, Маркионов спасительный дух, соблаговолил излиться с неба. В какой именно год правления Антонина Старшего [172] каникулярный [173] ветер выдохнул со своего Понта того, кто утверждает так: <«С неба был выдохнут дух»>, — я не удосужился исследовать. [174] Из этого, однако, ясно, что появившийся при Антонине — еретик, нечестивый при Пие — «Благочестивом». [175] От Тиберия до Антонина почти сто пятнадцать с половиной лет и полмесяца. [176] Столько же времени полагают между Христом и Маркионом. 3. Итак, поскольку Маркион при Антонине первым ввел этого бога, как мы доказали, для тебя, проницательный читатель, дело сразу становится очевидным: время заранее выносит вердикт, что появившееся впервые при Антонине не появлялось при Тиберии, т. е. что бог Антонинова царства не был богом Тибериева царства, а следовательно, не Христом был открыт тот, о котором известно, что он впервые был проповедан Маркионом. 4. Чтобы доказать теперь, что это известно, я возьму недостающее от самих своих оппонентов. Разделение Закона (Торы) и Евангелия является собственным и главным делом Маркиона, и ученики его не смогут отрицать, что считают это важнейшей частью учения, посредством чего они посвящаются в эту ересь и укрепляются в ней. Ибо это — «Антитезы», т. е. встречные противопоставления, которые пытаются внести раздор между Евангелием и Законом, дабы из различия идей каждого Писания сделать вывод также и о различии богов. 5. Итак, поскольку это разделение Закона и Евангелия есть именно то, что вводит другого бога Евангелия против Бога Закона, то явствует, что прежде этого разделения не существовало в <людском> познании бога, который стал известен на основании разделения, и, таким образом, ясно, что он открыт не Христом, бывшим до разделения, но выдуман Маркионом, установившим, вопреки согласию Евангелия и Закона, различие между ними. Это согласие, нерушимое и непоколебимое от явления Христа до Маркионовой дерзости, сохранял, конечно, тот принцип, который не допускал иного бога Закона и Евангелия, кроме Творца, против Которого спустя столь большой промежуток времени Понтийцем было выпущено разделение <т. е. «Антитезы» >.

1. Этому чрезвычайно удачному доказательству также необходима наша защита от криков противников. Ибо они говорят, что Маркион не внес новое правило разделения Закона и Евангелия, а скорее исправил измененное ранее. О, Христе, о, терпеливейший Господь, Ты столько лет терпел искажение Своей проповеди, пока Тебе не помог Маркион! 2. Ведь еретики, возражая, ссылаются на самого Петра и прочих <учеников Христа>, столпов апостольства [177] , порицаемых Павлом за то, что они неправильной стопой приступают к евангельской истине; [178] тем самым Павлом, который, будучи доселе несведущим в благодати и даже беспокоящимся, не напрасно ли он подвизался и подвизается, [179] тогда впервые с предшественниками-апостолами вступил в спор. 3. Следовательно, если он как новообращенный столь пылко высказывался против иудаизма, < говоря> что в образе действий < апостолов > кое-что следует подвергнуть осуждению, а именно, <требуя > [180] общие трапезы, [181] хотя впоследствии и самому ему для пользы всех предстояло стать всем, [182] чтобы приобрести всех, для иудеев — как иудей и для подзаконных — словно подзаконный, [183] то ты это порицание лишь образа действий, которому впоследствии предстояло понравиться своему обвинителю, хочешь превратить в выражение им подозрения в нечестной проповеди < Петра и других> относительно Бога. 4. Но в отношении единства <их> проповеди, как мы читаем выше, они соединили десницы [184] и самим распределением служения подтвердили существование евангельского общения < между собой >. Как Павел говорит и в другом месте: Я ли, они ли, мы так проповедуем , [185] А если он и пишет о некоторых вкравшихся лжебратиях, [186] желавших склонить галатов к другому Евангелию, [187] то он же сам и показывает, что это искажение Евангелия сводится не к переходу <их> в веру в иного Бога и Христа, но к сохранению <ими> требований Закона; показывает он это, браня их, требовавших обрезание и соблюдающих времена, дни, месяцы и годы [188] иудейских священнодействий, которые они должны были признать уже отмененными в соответствии с обновленными распоряжениями Творца, вещавшего об этом прежде через Своих пророков, как, например, через Исаию: Старое прошло, — говорит, — вот новое, которое Я ныне творю? Так и через Иеремию: [189] И заключу завет, но не такой, какой Я заключил с отцами вашими, когда вывел их из земли Египта [190] И в другом месте: [191] Обновите для себя новую новину и обрежьтесь Богу вашему, обрежьте крайнюю плоть сердца вашего . [192] 5. Стало быть, апостол, утверждая это обрезание и это обновление, пытается отвратить <галатов> от тех древних священнодействий, о предстоящей некогда отмене которых Тот же Учредитель их заявлял через Осию: И удалю все радости ее и праздничные дни ее, и новомесячия, и субботы, и все священнодействия ее [193] . Ведь так Он <глаголет> и через Исаию: Новомесячия ваши и субботы, и день великий Я не выношу: праздники и пост, и торжественные ваши дни ненавидит душа Моя. [194] 6. И если все это Творец отверг еще раньше, и апостол объявлял это как подлежащее отвержению, то само высказывание апостола, согласное с постановлениями Творца, доказывает, что не иного Бога проповедовал апостол, а Того, признания Чьих постановлений он желал, клеймя ложных апостолов и братьев из-за того, что они Евангелие Христа, посланного Творцом, относили от предсказанного Творцом обновления к отвергнутой Творцом ветхости.

1. Впрочем, если <Христос> в качестве проповедника нового бога желал отменить закон старого Бога, то почему Он ничего не предписал относительно нового бога, но только относительно старого Закона, если не потому, что при сохранении веры в Творца должен был отмениться лишь Его Закон? Как возвещает и тот псалом: Разорвем на себе их оковы и отбросим их ярмо от себя , [195] а именно, с того момента, как всполошились племена, и народы замыслили тщетное; восстали цари земли и князья объединились против Господа и против Христа Его. [196] 2.Во всяком случае, если бы Павел проповедовал иного бога, не было бы никакого спора о том, нужно или нет соблюдать Закон <Творца>, Закон, не касающийся нового господа, являющегося противником Закона. Ибо сама новизна бога и отличие <его от Творца> лишили бы смысла не только вопрос о старом и чуждом Законе, но и всякое упоминание о нем. Но весь вопрос заключался именно в этом: почему [197] при провозглашении во Христе одного и того же Бога Закона обесценивается этот самый Закон? 3. Всегда, следовательно, сохранялась вера в Творца и Его Христа, но образ жизни и обрядность были подвержены изменениям. Ведь одни спорили о вкушении идоложертвенного, [198] другие — о покрывалах женщин, [199] иные — о браках и разводах, [200] некоторые — о надежде на воскресение [201] , о Боге же — никто. Ведь если бы рассматривался и этот вопрос, то и его можно было бы найти у апостола, причем как главный. 4. А если истина была искажена в вопросе, связанном с правилом <веры в> Бога, уже после апостольских времен, то, следовательно, апостольская традиция уже оказывается не претерпевшей в свое время никакого урона в этом отношении и не должна будет считаться отличающейся от той, которая сегодня объявляется существующей у апостольских Церквей. Но ты не найдешь ни одну Церковь, происходящую от апостолов, [202] которая исповедовала бы христианство не во Творце. Или, если эти Церкви будут < считаться > подвергшимися разложению, какие будут незапятнанными? Без сомнения, те, что враждебны Творцу.