Франц-Фердинанд был сторонником аннексии Боснии и Герцеговины. Исполнители сараевского убийства признались на суде, что считали эрцгерцога главой «военной партии» и злейшим врагом славянства, а потому полагали, что его устранение избавит Сербию от угрозы войны. Сам же он говорил: «Сначала — порядок в доме, потом — внешняя политика сообразно нашим силам», — и начал изучать языки подданных-славян. Задним числом наследника престола обвиняли в желании воевать не только с Сербией, но и с Италией, чтобы восстановить светскую власть папы римского. С 1870 г. понтифик затворился в Ватикане, не признавая итальянского короля, который лишил его власти в Папской области с центром в Риме (этот конфликт разрешил только Муссолини в 1929 г.). Франц-Фердинанд был ревностным католиком и действительно не любил итальянцев — давних врагов габсбургской монархии, — но так далеко его планы не заходили.

По мнению британского историка В. В. Готлиба, сараевское убийство было невыгодно Сербии, поскольку эрцгерцог выступал за преобразование двуединой монархии в Австро-Венгро-Славию. Его женитьба по любви на фрейлине-чешке стала вызовом традициям династии и лишила детей от «неравного» брака прав на австрийскую и венгерскую короны, но они теоретически могли получить корону славянских земель в реформированной империи. Полетика поправил Готлиба, указав, что идея триединой монархии делала Франца-Фердинанда опасным соперником Карагеоргиевичей, претендовавших на объединение южных славян Австро-Венгрии с Сербией под своим скипетром. «Триализм (идея триединой монархии. — В. М.) означал смерть южнославянской националистической идеи, — признал один из членов «Чёрной руки». — Апис знал это и потому подготовил сараевское убийство». Венгерские магнаты боялись, что эрцгерцог уравняет славян с немцами и мадьярами, и не хотели его появления на престоле. Наследник, в свою очередь, называл их методы управления «дикими» и «средневековыми», их деятельность — вредящей престижу империи и подозревал венгерского премьера Стефана Тиссу в стремлении подчинить себе не только Будапешт, но и Вену. Наконец в 1912 г. Франца-Фердинанда «приговорили к смерти» масоны: «Эрцгерцог не будет царствовать. Он умрёт на ступенях трона».

При упоминании о «масонском следе» читатель имеет право скептически усмехнуться: дескать, вы нам ещё про «жидомасонский заговор» расскажете… Действительно, в современной истории немного тем, которые были бы столь же скомпрометированы безответственными и надуманными «разоблачениями», как всё связанное с масонством. Однако ложи «Великого Востока» играли большую роль в политической жизни Франции: в них велись откровенные разговоры между непримиримыми политическими противниками и завязывались полезные связи. Почти все видные французские политики были «братьями». Связанное с ними русское масонство начала XX в., как доказал историк Виталий Старцев, стало площадкой для собирания сил буржуазно-либеральной оппозиции против монархии.

С «Великим Востоком» контактировала белградская ложа «Побратим», в которую входили активисты «Чёрной руки», включая Танкосича и Цигановича. Об этом известно из показаний Габриновича и Принципа австрийским властям. Арестованные утверждали, что Танкосич дал санкцию на «приведение приговора в исполнение» только после того, как участник заговора Радослав Казимирович съездил в Париж и Будапешт для совещания по этому вопросу. Однако Оскар Тарталия, называвший себя членом «Чёрной руки», в 1928 г. отрицал «масонский след». Признавая, что фактов для однозначного вывода недостаточно, Полетика обратил внимание на то, что первый международный съезд масонов после войны состоялся в 1926 г. в Белграде. «Как можно судить по выступлениям видных членов «Народной одбраны», присутствовавших в обильном количестве на конгрессе, — отметил историк, — он был избран местом созыва конгресса потому, что «из Белграда началась мировая война, которая осуществила многие чаяния масонства». Хотите верьте, хотите нет…

В общем, эрцгерцогу никто не симпатизировал, кроме жены и детей (любовь была взаимной), некоторых приближённых и кайзера Вильгельма — единственного друга среди равных. Оценки его личности при кажущейся противоположности, по сути, не противоречат друг другу. В зависимости от симпатий и антипатий одного и того же человека можно назвать «консерватором» или «реакционером», «набожным» или «фанатиком», «решительным» или «грубым», «замкнутым» или «угрюмым», «воином» или «солдафоном», упрекнуть в нелюбви к музыке или вспомнить о знаменитых розариях в имении Конопишт. Так и вышло. Посвятивший жизнь военной службе (особое внимание он уделял флоту) и семье, эрцгерцог мало участвовал в государственных делах, к которым его никто не стремился привлекать — ни венценосный дядя, придворные которого откровенно третировали жену наследника, ни министры иностранных дел Эренталь и Берхтольд, ни начальник генштаба Гётцендорф. После серии неудачных покушений на него в начале 1910-х гг. этот суеверный человек, у которого периодически обострялся туберкулёзный процесс, испытывал недоверие к окружающим и впал в глубокую депрессию. Очевидцы утверждали, что в последние дни эрцгерцог предчувствовал свою смерть, но тут мы вступаем в сферу «тонких материй», которые не проверить методами исторического исследования.

Ясно, что австрийские руководители не симпатизировали Сербии, но хотели ли они войны с ней до сараевского убийства? Наиболее определённо высказался сам Франц-Фердинанд: «Война с Россией станет концом для нас. Если мы что-либо предпримем против Сербии, Россия поддержит её, и мы получим войну с Россией. Стоит ли австрийскому императору и русскому царю сбрасывать друг друга с тронов и открывать дорогу революции?» Франц-Иосиф не хотел омрачать последние годы своего царствования. Генералы рвались в бой, что видно из дневников и памятных записок начальника генштаба. Главы МИД войны не страшились, но и не спешили поддаваться на уговоры военных. Вена, предупреждал британский посол Картрайт в мае 1913 г., «не может допустить никакого раздробления своих провинций, не рискуя тем, что рухнет всё здание». Как отметил его соотечественник Гуч, «после аннексии Боснии единственной целью австрийских государственных мужей было удержать имевшееся. Больше всего их беспокоили враждебность Сербии и поддержка Россией пансербских устремлений».

Убийство эрцгерцога радикально изменило ситуацию. «Во внутренней жизни монархии, — писал Сазонову посол в Вене Николай Шебеко, — с исчезновением личности покойного наследника, несомненно, рушится целое здание, хотя не вполне известное и, может быть, неустойчивое, тем не менее несомненно существовавшее, и около которого до некоторой степени группировались элементы, сознающие, что так дальше идти нельзя и что только полная перемена курса внутренней политики может спасти австро-венгерскую монархию от гибели в более или менее близком будущем». Посол делал вывод, что Франц-Фердинанд «являлся сторонником активной политики, требующей выяснения существующих неопределённых положений и разрешения спорных вопросов, если не мирным путём, то при помощи сильной армии и флота». Сейчас это может восприниматься как характеристика законченного милитариста, но в те годы её можно было применить к любому европейскому правителю, обладавшему хоть какими-то вооружёнными силами.

Узнав о трагедии, министр иностранных дел Берхтольд воскликнул: «Наконец-то мы расправимся с Сербией!» В подобном тоне высказывался в те дни не он один, но можно ли сделать из этого однозначный вывод об агрессивности устремлений Австрии? Полагаю, что картина намного сложнее.

Убийство наследника престола было слишком дерзким вызовом, чтобы «не заметить» его и не отреагировать.