«Мы непременно поможем вам, – сказал тогда Вадим Михайлович, – создадим комиссию: дело ведь чрезвычайно важное», – и попросил оставить в редакции копию письма Александру Исаевичу.

Но после нескольких звонков и личных встреч в редакции «Нового мира» я поняла, что надежды на помощников тщетны, и пройтись по всем этапам этой версии от начала до конца придется мне самой. Так я и поступила, начав в 1991 году, и продолжаю до сих пор.

Приятной неожиданностью для меня оказалась статья в «Независимой газете» от 5 мая 1991 года под заголовком «Шолохов или Крюков: “за” и “против”». В ней я нашла мнение ряда серьезных исследователей, сомневающихся в авторстве Крюкова. И не только в связи с компьютерным анализом скандинавских специалистов, как известно, не подтвердивших стилистическую схожесть «Тихого Дона» с произведениями Крюкова. Важно другое. В статье поддерживалась и развивалась солженицынская мысль о том, что был, жил, никогда не проявленный (к счастью, по нашей версии, это оказалось не так), в гражданскую войну расцветший (даже ранее, накануне I-й мировой, и уже в 1909 году отмеченный вниманием Толстого) и вслед за ней погибший (здесь, кстати, тоже появились кое-какие сомнения) еще один донской литературный гений (этот колоссальный редактор «Армейского вестника», по характеристике Ивана Днипровского, последователь яснополянского мудреца).

Не стану детально разбирать, а тем более оспаривать версию о Крюкове – это дело специалистов-литературоведов. Хотя, на мой взгляд, параллелей в жизни и творчестве Крюкова и Родионова, действительно, много: оба из казаков, оба жили в Петербурге, оба были связаны с литературой, причем удостоились высокого покровительства со стороны великих русских писателей: Короленко и его «Русского богатства» (Крюков) и Толстого и суворинского «Нового времени» (Родионов). Оба участвуют в I-й мировой войне, а затем в Донском освободительном движении.

Но есть и различия и, как мне кажется, существенные. Богатые архивные источники, на которые, по мнению приверженцев Крюкова, он опирался, появились в печати в начале 20-х годов, то есть уже после смерти Крюкова. Что же касается Родионова, то, как уже отмечалось выше, архивы ему были не нужны: военная история России творилась на глазах каждодневно и не без его прямого участия. Подтверждение мысли об эпизодичности приездов Крюкова на фронт я нашла также в статье Ф. Бирюкова в «Вопросах литературы» № 2 за 1991 год. Но об этом чуть позже.

Все та же статья в «Независимой газете» за подписью Аллы Шевелкиной оспаривает и литературные достоинства Крюкова. «Там, где Крюков дает набор невыразительных клише, автор «Тихого Дона» ограничивается короткой и эффектной метафорой». (В данном утверждении профессор Принстонского университета Герман Ермолаев, чье мнение приводится в статье, под именем Автора подразумевает Шолохова. Но для меня здесь важно другое: версия о Крюкове, наиболее серьезном конкуренте Родионова, небезупречна и уязвима не только на мой взгляд, но и по мысли признанных специалистов-шолоховедов).

Интересна была и статья М. Мезенцева «Судьба романа» в журнале «Вопросы литературы» № 2 за 1991 год. Ее автор утверждал, что «Тихий Дон» вырос из новелл и очерков Крюкова. Поддерживая авторское убеждение, – «Тихий Дон» написан не Шолоховым, – я смею предположить также и то, что Шолохов в создании романа мог использовать не только рукописи и дневники Родионова, но и опубликованное и неопубликованное у Крюкова (то есть не одного, а двух авторов). В статье Мезенцева мне также было дорого высказывание о стремлении исследовательской мысли продолжить поиски истины даже в том случае, если надежды на успех мало.

Не углубляясь в детали статьи Ф. Бирюкова, в том же февральском номере «Вопросов литературы» за 1991 год выступающего в защиту Шолохова против Крюкова, на мою мельницу, как мне кажется, льет воду следующее авторское наблюдение: «Если сопоставить (Крюкова и Шолохова –Г.С.), то различие будет в том, что у Шолохова (чье авторство остается для меня под вопросом) на первое место выдвинут фронт, военные неудачи, деморализация армии. Крюков же сосредоточен больше всего на тыловых неурядицах, представленных в его очерках подробнее, чем в “Тихом Доне”». То есть, по мнению Ф.Бирюкова, военная, более сильная часть романа, написана не Крюковым. Сомнение еще и в том, что Крюков мало был на фронте, а объяснения, что посылал он на фронт знакомого товарища журналиста П.Маргунина для сбора недостающего материала, Ф. Бирюков справедливо считает странным методом для серьезного писателя.

И в 1992 году, и в 1993–1994 годах на страницах газет и журналов, а также в книгах, посвященных проблемам «Тихого Дона», продолжались жаркие споры. Особенно усилились они в 1995 году – юбилейном для М.А. Шолохова году его 90-летия. В некоторых из них (к примеру, «Отшумевший камыш» – «Московские новости», № 41, 11–18 июня 1995 года) упоминалось и имя И.А.Родионова как одного из претендентов на авторство романа.

У меня нет намерений останавливаться на литературных разборках этих лет, на выдвижении новых имен, могущих, по мнению авторов статей, также иметь прямое отношение к «Тихому Дону» (к примеру, писателя Серафимовича, о чем писалось в газете «Куранты» № 111, 4 августа 1995 года). Однако не могу не сказать о глубоких и интересных публикациях израильского критика Зеева Бар-Селлы, посвятившего «Тихому Дону» не один год серьезной работы и объединенных в общий блок в книге «Загадки и тайны “Тихого Дона”» (Самара, P.S. пресс, 1996).

К версии о Родионове Зеев Бар-Селла отнесся с вниманием. Начиная свой рассказ об этом человеке (стр. 171–174 того же сборника), израильский критик отмечает неизвестность этого имени для современного читателя. Но ссылается на мнение ведущего «нововременского» (то есть газеты «Новое время» А.Суворина –Г.С.) критика и публициста М.О.Меньшикова, который сравнивал книгу «Наше преступление» с «Воскресением» Толстого и называл его «знаменитым в будущем писателем» («Новое время», 1909, 25 октября). Корней Чуковский счел это произведение «самой отвратительной, самой волнующей, самой талантливой из современных книг» («Речь», 1910, 28 февраля).