Страшную распущенность народа, его ужасающую, с каждым днем повышающуюся преступность следователь приписывал справедливому недовольству задавленных народных масс и ожидал, что из этой преступности в один прекрасный день, как феникс из пепла, восстанет новый строй, который принесет с собой все блага, каких теперь и в помине нет.

XVII

По окончании осмотра изувеченных вся группа чиновников вместе с врачом вернулась в канцелярию. Следователь и доктор были недовольны друг на друга.

Следователь сел за письменный стол и с нахмуренным лбом принялся вытаскивать из портфеля бумаги.

Врач, отирая платком пот с своего раскрасневшегося лица и лысины, забегал по маленькой комнате.

– Не понимаю, не понимаю... – забормотал он, вздергивая плечами. – Почему вы, Сергей Михайлович, всячески стараетесь смягчить вину этих убийц, буянов, пропойц? Воля ваша, не понимаю...

Следователь, пустив через усы дым, положил папироску на край стола и, не поднимая глаз на врача, пришепетывая и картавя, ответил с досадливой усмешкой:

– Я только поступаю по закону и по долгу службы и иначе поступать не имею права... Я не виноват, что юридическая и обывательская точки зрения не сходятся...

Слово «обывательская» он подчеркнул с тонкой язвительностью. Весь этот разговор для него был вообще неприятен, а особенно в присутствии полицейских чинов, к которым он относился свысока.

– Все у нас не по-людски! – с горячностью воскликнул доктор. – Кажется, ясно, как Божий день, что законы для того только и пишутся, чтобы ограждать мирных, порядочных людей от убийц, буянов, воров... а у нас все шиворот-навыворот: юстиция стоит на страже интересов преступников, а на мирных обывателей, которые содержат эту юстицию, ей наплевать. «Мы, судьи, дескать, призваны заботиться о наших «несчастненьких», о наших преступничках, потому что судьбу их решаем, а так как мы – люди передовые, благовоспитанные, гуманные, то не можем быть жестокими...» Такая гуманность – палка о двух концах и толстым-то концом бьет по лбу мирного трудящегося обывателя, будь он – мужик, барин, чиновник, купец...

Следователь делал пометки в своих бумагах и находил ниже своего достоинства оспаривать близорукое мнение человека невежественного в юриспруденции, человека, незнакомого ни с одной статьей закона, не прочитавшего ни одного сенатского решения.

– Обращаясь так деликатно с преступниками (подумаешь, важное кушанье!), – воскликнул доктор, – суд только способствует развитию преступности... Вся эта, извините за выражение, шваль, все эти подонки поднимают головы. Да и как не поднимать, когда им покровительствуют законы и суды.

– По-вашему выходит, что всех судей да и законы уж с ними заодно надо посадить на скамью подсудимых за попустительство и подстрекательство... – с иронической улыбкой сострил следователь.

– Зачем сажать?! а сейчас надо другие законы и надо, чтобы наша юстиция переменила свои взгляды на ее обязанности, чтобы она подумала и об интересах того общества, которое она обслуживает, а то она за сорной травой леса не видит...

– Я ведь знаю ваши взгляды, Иван Иванович. По-вашему, за каждое уголовное преступление надо вешать...

– Не за каждое, а, например, за пьяные убийства непременно вешать, иначе ничем не остановить кровавого потока.

Следователь покачал головой.

– Ведь это не клин клином вышибать, а кровь кровью заливать. Жестокие взгляды...

– Но не напрокат взятые и не из книжек вычитанные, а выведенные прямо из жизни и смею думать, что мои взгляды не жестокие, а истинно гуманные и трезвые.

– Довольно с нас одних военных судов. Каждый день по сколько человек вздергивают.

– И хорошо делают. Если бы у нас, скажем, в уезде вздернули трех-четырех за пьяные убийства, поверьте, одной «жестокой» мерой спасли бы сотни жизней, а сколько таких уездов в России?! сочтите... Это освежающе подействовало бы, потому что другие пьяные буяны прежде, чем всадить нож в бок своему приятелю или раскроить ему топором череп, призадумались бы и о своих головах.

– Привыкли бы...

– Ко всему привыкают, но, будьте благонадежны, пока привыкнут, так как раз к этому времени убийства выведутся из повседневного обихода...

– Нет, казнь слишком развращает и ожесточает нравы...

– Батенька, да какого вы еще хотите развращения, какого ожесточения? Ведь в деревнях, не говоря уже о взрослых, дети дуют водку, половой разврат среди даже подростков стал обиходным явлением; его не стыдятся, им не стесняются, а кровь льется рекою... Ну, возьмем любой на выбор из 12 вот этих свеженьких случаев. Вот мы с вами, помните, осматривали сейчас парня, лежит во второй палате третий от двери. Голова разможжена, ребра переломаны, как в воскресенье его привезли сюда, так в себя и не приходил, вероятно, сегодня в ночь отправится к праотцам... Так вот... Фома Антонович, – указал врач глазами на станового, – рассказывал и поражался откровенному и наивному объяснению убийц. Да и нельзя не поражаться...

– Да... – отозвался становой и покрутил головою. – Впрочем, таких случаев сколько угодно...

– Так вот в воскресенье утром, когда, заметьте, только что начинался праздник, они к тому времени не успели еще, значит, напиться (напиваются обыкновенно к вечеру), два парня собрались идти в соседнюю деревню, и один привязал себе к плечу десятифунтовую гирю, а другой захватил в карман камень. Они тогда еще не знали, кого именно убьют: Ивана, Петра или Семена, но что кого-то убьют непременно – в этом не сомневались. И пошли, и ходили целый день один с гирей, другой с камнем, а вечером нашли-таки подходящую жертву и убили. За что? сами не знают... Ну, не прелесть ли такой фактик?