Они, как отравленные зельем тараканы, расползались по всем углам и закоулкам, бестолково размахивали руками и головами, сталкивались между собой, то беспричинно обнимались, целовались и плакали от пьяного умиления, то ругались, дрались, падали и засыпали на улице, во дворах, в ямах, в овражках...

И во всей одуревшей от перепоя деревне был только один трезвый человек – плотник Степан Васильев – красивый, с длинной бурой бородой мужик, заика и моргун, никогда не бравший в рот ни пива, ни вина.

В Черноземи на этот случай он один заменил собой все власти.

Его высокая фигура, без шапки, с остриженными в скобку волосами появлялась везде, где начинались ссоры и драки. Он усмирял и запирал в хлевушки и амбары драчунов и буянов. За это опившиеся односельцы ругали его, а иногда наделяли и затрещинами, но огромный кулачище Степана живо успокаивал озорников.

На третий день к вечеру Степан изнемог от отвращения к потерявшим человеческий образ пирующим, плюнул, махнул рукой и заперся у себя в избе.

Всю ночь деревня галдела и дралась, и хотя Черноземь гордилась мирным нравом своих обитателей, однако на этот раз черноземцы не ударили лицом в грязь, оправдали укоренившуюся в последние годы в деревнях поговорку: «Без мертвого тела ни один праздник не обходится». На утро оказался один черноземец зарезанным насмерть, другого с проломленным черепом, в бессознательном состоянии отвезли в больницу; человека три с помятыми ребрами отлеживались дома, а еще человек пять с кровоподтеками, царапинами на лицах и неглубокими ножевыми ранами и совсем не ложились. В довершение всего кто-то, видимо, из мести, выпустил кишки у лошади свата Акима, полоснув ножом в живот.

Животное околело.

И Леонтий также пил три дня и угощал своих гостей; весь четвертый день он опохмелялся, кряхтя и валяясь на лавке разбитый, с больной головой, с опухнувшим лицом и расстроенным животом. Зато от праздника осталось приятно щекотавшее самолюбие Леонтия сознание, что он прошел честь-честью и все гости остались довольны его угощением.

На пятый день утром Леонтий, весь грузный, отекший, с мутными глазами, заехал за кумом Мироном, таким же отекшим и грузным, как и Леонтий. Вдвоем они поехали в Шепталово к Демину. Его они застали дома. Демин догадался, зачем пожаловал Леонтий, потому что о происшествии на базаре ему рассказал Рыжов; сам же он смутно помнил о встрече с Лобовым, а об Леонтии и Мироне и их общих похождениях не имел никакого представления. Демин и вида не подал, что догадывается о причине посещения черноземских мужиков, принял их сдержанно-вежливо, этим тонко подчеркивая, что «дескать, не я в вас нуждаюсь, а вы во мне».

Но и Леонтий был не промах и не менее тонко понимал обращение с людьми. Перекинувшись несколькими незначительными словами о посторонних предметах, он пригласил с собою Демина к сватье Акулине.

Демин от всей души ненавидел парней за то, что они убили Ивана, за то, что ни разу не сдержали своего обещания, т.е. не угостили его водкой, и особенно за то, что заставляли его сыпать себе на голову и есть землю, но он все еще колебался их выдать, и потому что боялся их мести и еще более потому, что это будет нарушением данной им страшной клятвы.

По народному поверью – нарушителя «заклятья» землей ждут неисчислимые беды в этой жизни и вечные муки в будущей.

Но Демин знал и то, что Леонтий, судя по его умелому приступу к делу, приехал не с пустыми руками, а зовет его к Акулине затем, чтобы сперва угостить водкой, а потом просить свидетельствовать против убийц, и Демин, по достоинству оценив поступки Леонтия, охотно принял приглашение. Произошло все как по-писаному: у Акулины мужики выпили и закусили, причем и хозяйка, и Леонтий, и даже Мирон были особенно предупредительны по отношению к Демину, особенно ухаживали и угощали его. Иван и это внимание оценил по достоинству, и когда после двух опорожненных «сороковок» Леонтий приступил к делу, Демин совсем не ломался, рассказал все, чему был свидетелем при убийстве и согласился немедленно ехать с кумовьями в город к начальству.

К этому времени по окрестным деревням стал упорно ходить слух о том, что отец Сашки заплатил следователю пятьдесят рублей, а мать чуть не каждый день таскает к нему на кухню лукошки с маслом и яйцами, поэтому следователь и держит руку убийц. Эта клевета, в которой ни слова не было правды, дойдя до слуха молодого чиновника, больно уязвила его.

Деревенский люд охотно верил подобным россказням, потому что, во-первых, считал всех «господ»для того и поставленными «в начальство», чтобы драть с мужика елико возможно и что возможно; во-вторых, никак не мог понять того простого обстоятельства, что заведомые убийцы не сидят в тюрьме, а гуляют на свободе, и объяснял такую слабость ничем иным, как подкупом; в-третьих, один из предшественников теперешнего следователя не смущался принимать посильные даяния, и хотя за это и был выгнан со службы, но, помня об его деяниях, мужики и его заместителей меряли одной с ним меркой.

На этот раз раздосадованный клеветой следователь был рад, когда явились к нему Леонтий и Демин, потому что теперешние показания Ивана давали ему законный предлог принять против убийц строгие меры пресечения и тем отклонить от себя подозрение в пристрастии. Записав показания Леонтия и Демина, следователь тотчас же распорядился об арестовании и заключении в местную тюрьму впредь до суда троих из убийц, именно: Сашки Степанова, Лобова и Горшкова.

Таким образом, в качестве обвиняемых были привлечены только трое. Рыжов вместо того, чтобы разделить участь товарищей, явился важным свидетелем – очевидцем преступления. Ларионов, не опороченный ни Рыжовым, ни Деминым, избрал самую благую часть: привлеченный в качестве свидетеля, он ото всего отперся, заявив, что в день убийства Кирильева был настолько пьян, что всю дорогу спал в телеге и ничего не видел, не слышал и ничего не помнит.