«Поверят ли в Португалии, с каким почетом нас тут принимают?» [373] – сказал своим людям да Гама; так толика удивления прорвалась через его обычную невозмутимость.

За воротами перед португальцами раскинулся обширный затененный внутренний двор [374] , где среди цветочных клумб, садиков, прудиков с рыбами и фонтанов располагались конторы чиновников и жилые помещения. Пройдя последовательно через четверо ворот, путешественники попали во двор аудиенций, и там столпотворение было так велико, что церемонии и любезности остались позабыты. Португальцам пришлось проталкиваться вперед, «раздавая людям многие толчки» [375] , а вокруг них орудовали палками носильщики.

Из последних дверей вышел сморщенный человечек, оказавшийся главным жрецом заморина. Обняв командора, он провел его к самому правителю. Двор мог вместить две-три тысячи человек, но столь многие жаждали попасть внутрь, что португальцам пришлось проталкиваться и протискиваться еще сильнее, а индийские стражники размахивали кинжалами и даже ранили нескольких человек. Когда голова процессии оказалась внутри, носильщики навалились на ворота, заложили их стальной перекладиной и поставили стражу.

В свете подступающих сумерек Васко да Гама наконец оказался лицом к лицу с человеком, ради встречи с которым преодолел почти четыре тысячи миль.

Самутири Тирумулпад, царь Холмов и Волн [376] , восседал подобно римскому императору на горе ослепительно белых хлопчатых подушек. Подушки были сложены поверх тонкого хлопчатого покрывала, расстеленного поверх мягкого матраса, а сам матрас лежал на диване, обитом зеленым бархатом. Пол был устлан тем же зеленым бархатом, стены украшали ценные занавеси всех цветов радуги, а над диваном возвышался балдахин «очень белый, тонкий и пышный» [377] . Заморин был облачен в длинное хлопчатое шервани, похожее на кафтан одеяние, распахнутое спереди, грудь у него была непокрытая, а на поясе завязано похожее на саронг лунгхи. Создавалось впечатление дорогостоящей простоты, подчеркнутой тяжелыми драгоценностями у него в ушах и на поясе, а также браслетами и перстнями [378] . Справа от него располагалась золотая тренога с золотой чашей размером с котел, заполненная излюбленными лакомствами правителя: это лакомство, называемое паан, изготовлялось из рубленых орехов арека, которые смешивали с пряностями, натровой (углекислой) известью из устричных раковин и завертывали в горьковатые листья бетеля [379] . Специально приставленный к паану слуга готовил стимулирующую смесь, и заморин жевал ее не переставая. Слева от него располагалась огромная золотая плевательница, куда он сплевывал прожеванное, а рядом стоял еще один слуга, готовый усладить его нёбо разнообразным питьем из батареи серебряных кувшинов. Возможно, гости задумались, не тут ли оканчивали свой путь золотые запасы Европы, чтобы скапливаться в сокровищнице или служить материалом для замысловатых украшений.

Да Гама приблизился к заморину. Склонив голову, он высоко поднял руки и соединил ладони, а потом сжал в воздухе над головой кулаки. Он успел попрактиковаться в местном этикете и еще дважды повторил приветствие, как у него на глазах это делали индусы.

Остальные португальцы последовали его примеру.

Заморин поманил командора подойти поближе. Однако да Гаме сказали, что приближаться к королевской особе дозволено лишь готовящему паан слуге. Не желая нанести оскорбление, он не двинулся с места.

Тогда заморин окинул взглядом остальных португальцев и велел рассадить их так, чтобы он мог видеть всех. Тринадцать португальцев уселись на каменную скамью, тянувшуюся вокруг всего двора. Слуги принесли им воду для омовения рук и почистили маленькие бананы и огромные плоды хлебного дерева. Никогда не видевшие ничего подобного европейцы уставились на них с детской растерянностью. Заморин наблюдал за ними с ленивым весельем и сделал несколько остроумных замечаний слуге при паане, открыв десны, окрашенные в темно-оранжевый цвет от жевания смеси. В порядке следующего испытания гостям поднесли золотые кувшинчики и знаками дали понять, что следует пить, не касаясь сосуда губами. Одни португальцы вылили содержимое прямо себе в глотки и закашлялись, а другие опрокинули его себе на лица и одежду. Заморин снова сдавленно засмеялся.

Васко да Гаму посадили прямо перед королевским диваном, и, повернувшись к нему спиной, заморин предложил ему обращать свои замечания ко всему собравшемуся двору, дав понять, что позднее придворные сообщат ему, что тогда говорилось.

Да Гама возразил. Он посол великого короля Португалии, объявил он, прикрывая рот рукой: как ему объяснили, так полагается делать, чтобы дыхание чужеземцев не загрязнило королевский воздух. Его послание предназначено для ушей одного только заморина.

Заморин как будто это одобрил. Слуга провел да Гаму и арабоговорящего переводчика Фернана Мартинса в соседнее помещение. Заморин последовал за ними со своим фактором (представителем по торговым делам), старшим жрецом и поставщиком паана, – все они, согласно его объяснению, были ближайшими его доверенными лицами. По одежде португальцы распознали в факторе мусульманина, и хотя у них зародились недобрые предчувствия, его присутствие было крайне необходимо: речи обеих сторон (заморин говорил на местном языке малаялам, а командор – на португальском) приходилось переводить через арабский.

Остальная португальская делегация осталась снаружи, где ее члены наблюдали, как старый слуга силится подвинуть королевский диван, и старались разглядеть принцесс, наблюдавших за происходящим с верхней галереи.

В соседнем помещении заморин расположился на другом диване, на сей раз покрытом шитой золотом тканью, и спросил командора, что ему угодно.

Васко да Гама произнес свою грандиозную речь, которую позднее пересказал в судовом журнале Хронист.

Командор объяснил, что он посол короля Португалии, который правит многими землями и гораздо богаче любого индийского правителя. На протяжении шестидесяти лет предки его короля посылали корабли искать морской путь в Индию, где, как они знали, можно найти христианских правителей, из которых заморин самый главный. По одному только этому они приказали открыть Индию, а не потому, что взыскали золота или серебра, которого у них уже в таком изобилии, что более им не надобно. Один за другим капитаны плавали по целому году и даже по два, пока у них не кончалась провизия и им не приходилось поворачивать домой, не найдя искомого. Теперь на престоле король Мануэл, и он приказал ему, Васко да Гаме, взять три корабля и под страхом потери головы не возвращаться, пока не повстречается с правителем индийских христиан. Также король вручил ему два письма к заморину, но поскольку солнце уже село, их он представит на следующий день. Взамен король Мануэл просит заморина послать послов в Португалию: таков обычай среди европейских правителей, добавил да Гама, и он не посмеет предстать перед своим господином и повелителем, если не привезет с собой посла Каликута. Завершил он свою речь словами, что ему наказали сообщить заморину лично, что португальский король желает быть ему другом и братом.

Командору рады в Каликуте, более лаконично отвечал заморин. Со своей стороны он считает его другом и братом и с радостью пошлет послов к его королю.

Наступил вечер, и заморин спросил – так, во всяком случае, поняли португальцы, – желают ли они остановиться на ночь с мусульманами или с христианами.

Если у заморина еще оставались сомнения относительно вероисповедания чужеземцев, то да Гама еще помнил, что его флотилия едва-едва выбралась из Африки. «Ни с теми и ни с другими», – осторожно ответил он и попросил поселить его отдельно. Просьба была явно необычной, но заморин приказал своему фактору предоставить чужеземцам все необходимое. На том да Гама откланялся, крайне довольный своим успехом.