Шрифт:
– Здравствуй, милая!
– Здравствуй… – (Э, да она молодая совсем! )
– Далеко ли до дороги?
– А куда тебе?
– Мне? Мне дорога нужна.
– Ты стоишь на дороге… – (Ты смотри, загорелая какая! )
– Тут дед какой-то про большую дорогу говорил.
– А, это он врал. Нет тут дороги, одни болота.
– Так, как же выйти?
– Не знаю, я только тут и живу, никуда не ходила.
– Где живешь? – Я оглянулся.
– А во-он там, – она махнула крепкой, круглой рукой в сторону, и я, проследив за ней глазами, увидел бревенчатый домик, спрятавшийся в деревьях.
– Одна живешь? – Она пожала плечами, и я невольно залюбовался их совершенной формой…
– Когда как…
– А родители где же?
– Там, – она опять взмахнула рукой. «Красивая!» – подумал я.
– Где тут попить можно? – Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы и ямочки на щеках:
– Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, переночевать негде!
– Нет, я серьезно! Просто пить хочу, – меня немного смутила ее догадливость «Как будто мысли читает»
– Пойдем в дом, молока налью! – И я спешу за ней по некошеной траве, забыв даже о той тропе, по которой шел.
– Не боишься одна?
– А я не одна, ты же вот зашел…
– А если плохой человек?
– Это как?
– Ну, злой, грубый…
– Нет, у нас тут таких не бывало! – Она подает мне глиняный кувшин с молоком, и я пью ледяную, белую гущу.
– Останешься? – спрашивает она.
– Не могу, надо идти.
– Куда?
– Надо же, я забыл, куда шел! С этим дедом, с этой тропой… Все эти разговоры совсем выбили меня из колеи. Точнее, они сбили меня с дороги.
– Послушай, что ты ко мне привязалась?! – раздраженно спрашиваю я.
– Я? К тебе? – в ее глазах стоят слезинки. Глупые бабы!
– Ну, прости! Просто вы меня сбили, сбили с дороги, понимаешь?
– А куда ты шел?
– Теперь не помню… Видимо, куда-то по очень важному делу.
– Не помнишь? Значит, никуда ты не шел, просто брел наугад!
– Вот! Точно! Я шел, куда глаза глядят, а они глядели прямо… Там что-то было еще про больную шею…
– Ну да. А еще говорят: от дурной головы, ногам работа! – Засмеялась она.
– Все! Хватит! Я резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо. Определяю, куда глядят мои глаза и иду широким шагом, не оборачиваясь, путаясь в стеблях луговой травы…
Кто ты, человек? Человеческое отродье…
Эй! Эге – гей! Кто здесь?
Кто здесь? Кто? Здесь? Хо-хо-хо!
Эй, ты, идиот!
Ты идиот… ты…
Эй, ты где?
Где… ты…
Хоть покажись, я же тебя не съем!
Съем! Ам, ням-ням! Вкусный человек! – Я слышу звук, напоминающий шорох, издаваемый бревном, которое волокут по сухим листьям. Холодно! Сырость пробирает до костей, мокрая одежда липнет к телу. Такое ощущение, что кто-то касается тебя стылыми, влажными ладонями… Бр-р! Гадость какая!
М-м-м… Человечек!
Ты чего меня облизываешь?
Не меша-а-ай! – Я дергаю ногой, попадаю во что-то мягкое и осклизпое. Тут же кто-то, или что-то пребольно кусает меня за ногу. В мозгу вспыхивает мысль: «Змея! Откуда?»
А-а-а…! – Ору, что есть мочи. Над ухом шелест:
Чего ореш-ш-шь!?
Меня кто-то укусил!
Это не кто-то, а я… – «Так, галлюцинации! Говорящие змеи!» – Прогоняю эту мысль, но уже всем телом ощущаю тяжелое давление чешуйчатых колец. И опять ору:
А-а-а!
Говорят, женщины в момент настоящей опасности испытывают сильнейший шок. Они просто столбенеют и все. Умирают, как кролики, молча. Я так не умею. И я ору и ору, полузадушено, пока не теряю сознания.
Фу! Какой глупый! Неинтересно, – огромное тело распадается, хватка ослабевает, и в разные стороны, фыркая, отплевываясь, бегут по кустам с треском и топотом сотни маленьких тел, перекликаясь и аукаясь. А меня начинает рвать, прямо под себя, на мокрую траву. Я выворачиваюсь весь, и выбрасываю, и выбрасываю из себя сгустки страха и остатки пищи.
Какой грязный!
Вонючий!
Пакость! Пакость!
Оставьте меня, – прошу я.
Ты сам пришел! Сам пришел! Нашумел, напачкал…
Да кто вы такие?
Ох, ох, ох! Куда пришел, путник? Глупый, грязный человек…
Я дорогу искал…
Тут нет, тут нет вашей дороги! Тут только наши тропинки, наши потаёнки, наше место… Прочь! Прочь! – Голоса сливаются в ночной темноте в один гудящий бас. И он гонит меня, бьет по вискам. О моя бедная голова! Я заболел, это – бред!
Лю-ю-ди! Помогите!