Мэр, говорили нам, человек надежный, закоренелый социалист, участвовал в последней войне и ненавидел немцев. Он неслучайно способствовал распространению предупреждения.

Мы собрались все вместе дома и приняли срочное решение: с этого момента каждый идет своей собственной дорогой, прячется как можно лучше и пережидает облаву; затем, когда все снова успокоится, возвращается назад.

Мы с Йозефом Гишлидером и еще двумя парнями, прихватив с собой одеяла и еду, достаточную на день, спрятались в горах. Горы были покрыты почти непроходимыми зарослями. Мы карабкались вверх около получаса и остановились на поляне, окруженной со всех сторон густым кустарником, чувствуя себя защищенными, в безопасности, радуясь хорошей погоде. Оставаясь незаметными, мы могли видеть верхушки красных крыш и силуэт колокольни. Было послеполуденное время душного августовского дня.

Этой ночью мы спали на земле. Засыпая, я мечтал провести остаток войны в таком же безопасном месте. Возможно, мы могли бы построить здесь хижину или даже крестьянскую усадьбу. Когда рассвело, мы решили еще немного подождать. День сменился вечером, а когда стемнело, мы начали осторожно спускаться.

В городе было спокойно, и мы вздохнули с облегчением. Улицы выглядели пустынно, нигде не видны жандармы, не слышны голоса, и вскоре мы были дома — нервные, вспотевшие, с колотящимися сердцами, но живые.

Эту ночь я спал на койке в кладовке на чердаке. Поскольку у Фрайермауеров было бельгийское гражданство, их пока не трогали. В первую очередь арестовывали немецких, польских и русских евреев, а также евреев, не имеющих гражданства.

— Мы тебя запрем, — сказал Йозеф Фрайермауер следующим вечером.

Он закрыл висячим замком деревянную дверь, ведущую в мое укрытие. Дверь состояла из трех вертикальных досок, скрепленных поперечной планкой, но между досками были щели, сквозь которые можно было смотреть наружу. С кровати была видна лестница. Я заснул, а проснувшись, думал об Анни.

Милая Анни. Она пообещала принести мне утром завтрак. Любимая Анни, она держала меня за руку, когда мы гуляли по улицам, и поглаживала по плечу, когда мне было тяжело на душе. Она будила во мне очень нежные чувства, светлые и романтические, но одновременно и желание защитить ее.

— После войны, — говорил ее отец, — ты будешь жить в Бельгии.

Остальное подразумевалось, мы перемигивались, как счастливые заговорщики: я буду жить у них в семье и, возможно, женюсь на Анни, если, конечно, мы все останемся живы.

Я лежал на кровати, когда услышал голоса, а потом шаги, поднимающиеся по лестнице. Это была Анни, разговаривающая с кем-то по-французски. Я весь сжался. Фрайермауеры всегда говорили между собой по-фламандски или на идише. Голос Анни становился все громче и возбужденнее.

— Его здесь нет, — сказала она.

— Посмотрим, — ответил мужской голос.

Я медленно поднялся с кровати, стараясь не издать ни единого звука, который бы выдал меня. Один скрип, один-единственный шорох — и я пропал. На четвереньках я прополз от кровати к двери и посмотрел сквозь щели почти у пола. Сердце мое безумно билось. Голоса умолкли, но я мог видеть Анни. Она стояла на лестничной площадке как раз перед дверью, и жандарм прижимал ее к стене. Дрожь в моем теле перешла в конвульсии.

— У вас должен быть ключ, — сказал жандарм. Его голос звучал властно, и одновременно с нескрываемым пренебрежением.

— У нас его нет, — ответила Анни.

— Как же вы входите в это помещение? — спросил он.

Искал ли он действительно меня или только свободную комнату, где мог бы соблазнить Анни? Тошнота подкатила у меня к горлу.

— Мы не ходим туда, — сказала Анни.

— Знаешь, я ведь могу взломать эту дверь.

Я огляделся по сторонам, надеясь найти укрытие в укрытии.

— Мы не пользуемся этим помещением, — уточнила Анни. — Это чулан хозяев. Мы здесь только съемщики.

Жандарм подошел к двери. Я остался стоять на четвереньках, боясь шелохнуться и вызвать этим хор скрипящих досок. Жандарм потряс висячий замок, положил руки на деревянную панель и сильно надавил. Я чувствовал, как он пытается заглянуть в кладовку, и надеялся, что он не заметит меня внизу под дверью.

— Пожалуйста, — произнесла Анни умоляюще.

Ответа не последовало — жандарм не тронулся с места. И снова Анни:

— Прошу вас, может быть, пойдем? Его здесь нет. Он убежал, и мы не знаем куда.

Жандарм сделал несколько шагов от двери, и я вновь мог видеть его, стоящего рядом с Анни. Он обнял ее за талию. Я подавил импульс заорать на него, выбить дверь и свалить его ударом кулака. Он прижал Анни к стене и пытался поцеловать ее. Она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, стараясь избежать поцелуя и в то же время не рассердить его. Беспомощный, я корчился на полу без сил, умирая от отвращения.