Я знал, что означают эти слова: лагерь для интернированных, а затем депортация. Наибольшая вероятность — назад в Дранси, где ожидает смерть. Они держали нас за дураков. Они дали нам laissez-passer, охранный документ, дающий право добраться из одного конкретного пункта в другой без сопровождения полиции.

— Вы должны просто зарегистрироваться, когда прибудете, — сказал жандарм.

— Да-да, — ответили мы, как бы соглашаясь с ним, что это чистая формальность.

Это была часть громадного обмана, разыгрываемого с евреями по всей Европе. Доверьтесь нам, мы ничего вам не сделаем. У них не было людей для сопровождения нас — они хотели, чтобы мы чувствовали себя так комфортно, что не порывались бы сбежать.

Нам дали проездные документы и талоны на еду на два дня. Да, подтвердили мы, мы предъявим эти документы в Centre d’Acceuil. Почему мы должны убегать, когда все вокруг ведут себя так цивилизованно?

Но с первого же мгновения нашей свободы мы с Манфредом бросились спасаться бегством. Мы сели на первый же поезд, идущий дальше на юг. Казалось, мир бешено вращается вокруг оси: мы так много пережили за эти несколько часов, и вот опять очутились в поезде, и снова едем в новом направлении.

Через несколько часов мы должны были расстаться. В Брив-ла-Гайарде, южнее Лиможа, Манфред пошел своей дорогой, я — своей: в Баньер к Спирам, где хотел разузнать, находится ли Анни еще поблизости. Мы с Манфредом крепко пожали друг другу руки, и он дал мне адрес своего брата. Мы сказали: «Увидимся еще». То, что мы вместе пережили, уже сейчас выходило за рамки одной жизни.

Оставаясь сидеть, я наблюдал, как в Брив-ла-Гайарде Манфред покинул поезд. Была ночь 27 ноября. Спиры могли еще находиться в Баньере, это всего несколько километров от Анни. У меня остались теплые воспоминания, как мы прогуливались после обеда по улицам, взявшись за руки. Я прошел через станцию к темному тротуару снаружи, где меня поджидал полицейский, чтобы задержать.

— Не так быстро, молодой человек.

В первое мгновение я сделал вид, что не услышал.

— Pardon, monsieur.

Теперь он говорил громче и настойчивее. Игра закончена. На этот раз, думал я, они расстреляют меня на месте и, наконец, со мной будет покончено.

— Рюкзак, — сказал он.

Он хотел проверить, нет ли у меня в рюкзаке продуктов с черного рынка: яиц, кофе или вина. У меня их не было. Но у меня не было также и документов; я уже видел следующий поезд на Аушвиц, ожидающий меня, и на этот раз мне не удастся убежать.

— Откройте, — приказал он.

Из-за военного затемнения улица была очень плохо освещена, лишь слабый луч света шел от маленькой железнодорожной станции. Я открыл рюкзак. Жандарм заглянул внутрь, но не смог ничего увидеть в темноте. Метрах в тридцати от нас другой жандарм проверял чемодан у мужчины. У него был фонарик. Я быстро огляделся вокруг.

— Можно на минутку фонарик? — спросил жандарм своего коллегу.

— Подойдите, возьмите, — был ответ.

Когда жандарм повернулся ко мне спиной, я мгновенно удрал. Никогда в жизни я не принимал решения так быстро. После побега из поезда все представлялось мне детской игрой. Я был теперь непобедимый атлет, профессиональный король побегов, постоянный беглец. Я был неукротим. К тому же я был слишком испуган, чтобы не бежать сломя голову.

Я помчался в темноту. Было лучше рискнуть, чем снова увидеть Дранси и поезд; лучше убежать от этих глупых немолодых мужчин в униформе, чем столкнуться с неизвестностью.

Я не слышал шагов позади, не слышал голоса, окликающего меня. Жандарму было тысяча лет или, возможно, тридцать пять. Все равно. Я был юный и пытался сохранить мою единственную жизнь. Я бежал, пока не достиг дома Спиров. Ворота в сад были заперты. Тяжело дыша, обливаясь потом, я вскарабкался по витиеватому кованому орнаменту наверх и спрыгнул по ту сторону. При этом я порвал штаны, а приземлившись, почувствовал старую, хорошо знакомую боль: грыжа. Шатаясь, я добрался до дверей дома. Мендель Спира, увидев меня, был потрясен. Громко зовя домочадцев, он втянул меня в дом.

Мы проговорили полночи, и я рассказал им о Швейцарии и о неумолимом офицере на границе, о Ривзальте и Дранси, о поезде на Аушвиц и о священниках, укрывших нас с Манфредом, о жандармах на железнодорожной станции, которые в этот момент ищут меня.

— Ну а вы как? — спросил я, радуясь их присутствию.

— Хорошо, — ответил Спира.

— А Фрайермауеры?

— Все еще в Котре.

Значит, Анни в Котре, всего в нескольких часах отсюда, но казалось, это так же далеко, как Америка. Спира сказал, мне нельзя выходить из дома. В этот момент, с болями от грыжи, я мечтал только о сне.