Мистер Торнтон покинул дом, не заходя в гостиную. Он сильно опаздывал и торопился в Крэмптон. Он беспокоился, что недостаток пунктуальности может быть воспринят как пренебрежительное отношение к новому другу. Ему хотелось быть пунктуальным, хотелось показать, как он уважает своего нового друга. Церковные часы пробили половину восьмого, а он уже стоял у дверей, вслушиваясь в шаги Диксон, всегда нарочито медлительные, когда ей приходилось унижать себя, открывая дверь. Мистера Торнтона проводили в маленькую гостиную, где его сердечно приветствовал мистер Хейл. Он представил гостя своей жене, миссис Хейл пробормотала еле слышно несколько слов, впрочем, она была так бледна и так куталась в шаль, что мистер Торнтон тут же простил ей ее холодность. Маргарет зажгла лампу, и в центре полутемной комнаты образовался островок теплого золотистого света. Окна были зашторены, как это принято в сельских домах, и ночная тьма осталась снаружи, за стеклами. Мистер Торнтон не мог не сравнивать мысленно эту комнату с той, которую только что покинул. Столовая в его доме была обставлена красивой и дорогой, хотя и несколько громоздкой мебелью, но ни одна деталь в ее обстановке не выдавала присутствия женщин в доме, кроме разве что кресла у окна, где обычно восседала его мать. Конечно, его мать устроила все в доме по своему вкусу, и он был вполне доволен обстановкой, столовая соответствовала своему предназначению — там можно было и перекусить на скорую руку, и угостить друзей, и дать роскошный обед, а эта маленькая гостиная была обставлена весьма скромно, и все же… все же она была в два… нет, в двадцать раз прекрасней, чем любая комната в доме Торнтонов, и намного удобнее. Здесь не было ни зеркал, ни позолоты, ни даже кусочка стекла, отражающего свет, сверкающего, как вода в солнечный день. Однотонные обои теплых тонов, ситцевые шторы, привезенные из Хелстона, в тон которым была подобрана обивка стульев. Небольшой столик с секретером у окна напротив двери, на противоположной стороне — этажерка с высокой белой китайской вазой, из которой свисали ветки английского плюща, бледно-зеленой березы и медного цвета листья бука. Прелестные корзинки для рукоделия стояли у кресел, на столе, в совершенном беспорядке, лежало несколько книг, как будто их только что сюда положили. За приоткрытой дверью можно было увидеть другой стол, накрытый к чаю белой скатертью, на ней красовались вазочка с кокосовыми пирожными и корзина, наполненная апельсинами и румяными американскими яблоками на подстилке из зеленых листьев.

Мистеру Торнтону стало ясно, что все эти милые мелочи были привычны в их семье, и он подумал, что к ним, несомненно, приложила руку Маргарет. Она стояла возле чайного столика в бледно-розовом муслиновом платье, не пытаясь вступить в разговор, занятая исключительно приготовлением чая, и ее гладкие, цвета слоновой кости руки двигались меж белых чашек красиво, бесшумно и грациозно. На одной руке был браслет, который постоянно падал на тонкое запястье. Мистер Торнтон наблюдал за перемещениями этого беспокойного украшения с большим вниманием и почти не слушал ее отца. Казалось, будто его заворожило то, как она нетерпеливо поправляла браслет, как он туго охватывал ее нежную руку, а затем, ослабев, снова сползал. Мистер Торнтон готов был воскликнуть: «Он снова падает!» Он почти пожалел, когда его пригласили к столу, помешав наблюдать за Маргарет. Она подала ему чашку, храня на лице гордое и неприступное выражение, но как только его чашка опустела, она тут же заметила это и снова наполнила ее. Ему очень хотелось попросить ее сделать для него то, что она сделала для своего отца, который захватил ее мизинец и большой палец своей крупной рукой и действовал ими как щипчиками для сахара. Мистер Торнтон видел ее прекрасные глаза, поднятые на отца, полные света, смеха и любви, и почувствовал, что эта маленькая пантомима предназначена лишь для двоих, которым казалось, что никто их не замечает. Маргарет была бледна и молчалива — у нее все еще болела голова. Но она была готова заговорить, если в беседе возникнет длинная неловкая пауза, чтобы у гостя — друга и ученика ее отца — не было повода подумать, что им пренебрегают. Но разговор продолжался, и после того, как чайные приборы были убраны, Маргарет пересела со своим шитьем поближе к матери. Она почувствовала, что теперь может предаться своим собственным мыслям, не боясь, что ей придется заполнять паузу в разговоре.

Мистер Торнтон и мистер Хейл были поглощены беседой, которую начали при своей последней встрече. Маргарет вернуло к действительности какое-то тихое, незначительное замечание матери, и, внезапно оторвавшись от работы, она обратила внимание на то, сколь разительно различаются внешне отец и мистер Торнтон. У ее отца было хрупкое телосложение, позволявшее ему казаться выше, если рядом не находился кто-то с высокой массивной фигурой. У него были мягкие черты лица, в которых отражалось каждое чувство, рождавшееся в его душе. Веки были крупными и выпуклыми, придавая глазам особую, томную, почти женственную красоту. Брови были красиво изогнуты и приподняты высоко над глазами. Лицо мистера Торнтона производило иное впечатление: прямые брови нависали над ясными, глубоко посаженными и серьезными глазами, их взгляд, без неприятной остроты, казалось, проникал в самое сердце, самую суть людей и вещей. Немногочисленные, но глубокие морщины на лице казались вырезанными из мрамора и располагались преимущественно в уголках рта. Губы были слегка сжаты над зубами, такими безупречными и красивыми, что когда на его лице появлялась редкая улыбка, она была подобна вспышке солнечного света. Улыбка совсем не вязалась с обликом этого сурового и решительного человека, безусловно готового пойти на все ради достижения собственных целей, но она вспыхивала мгновенно и открыто, как это бывает только у детей, отражалась в глазах и заражала собеседника глубокой искренней радостью. Эта улыбка была первой и пока единственной чертой, что понравилась Маргарет в новом друге отца. Она подумала, что, по-видимому, именно противоположность характеров, столь очевидная во внешности обоих, объясняла тяготение, которое они явно испытывали друг к другу.

Маргарет поправила рукоделие матери и опять вернулась к своим мыслям, совершенно забытая мистером Торнтоном, как будто ее не было в комнате. Он рассказывал мистеру Хейлу об устройстве парового молота, вернее, о том, какие осторожность и точность нужны при работе с этой машиной, обладающей невиданной мощностью. Его рассказ напомнил мистеру Хейлу о джинне в «Тысяче и одной ночи» — то могучем великане ростом от земли до неба, то крохотном существе, упрятанном в старой лампе, настолько маленькой, что могла уместиться в руке ребенка.

— И это воплощение силы — эта практическая реализация идеи, достойной титана, — придумано человеком из нашего славного города. И у этого человека еще достанет сил, чтобы подняться шаг за шагом от одного чуда, которого он достиг, к еще большим чудесам. И я не побоюсь сказать, что среди нас много подобных ему; если он нас покинет, другие смогут заменить его, вести борьбу и в конце концов подчинить все слепые силы природы науке.

— Ваша похвальба напомнила мне старую балладу: «У меня в Англии сто капитанов — и все молодцы, как он был когда-то».

Услышав слова отца, Маргарет посмотрела на них с неподдельным интересом. Как же они добрались от зубчатых колес до «Чеви-Чейз»?

— Это не похвальба, — ответил мистер Торнтон, — это факт. Не буду отрицать, я горжусь тем, что живу в городе — или, даже лучше сказать, в районе, — потребности которого порождают столько открытий и изобретений. Я предпочитаю тяжело работать, страдать, падать и подниматься здесь, чем вести скучную и сытую жизнь, какую ведут аристократы на юге, где дни текут медленно и беззаботно. Можно увязнуть в меду так, что потом невозможно будет подняться и взлететь.

— Вы ошибаетесь. — Задетая клеветой на свой любимый юг, Маргарет невольно повысила голос, на ее щеках появился румянец, а в глазах — сердитые слезы. — Вы ничего не знаете о юге. Там действительно не так силен дух коммерции, который вызывает к жизни авантюры, прогресс и всевозможные чудесные изобретения, но зато там и меньше страданий. Здесь на улицах мне нередко встречаются люди, не поднимающие глаз от земли, — они придавлены горем и заботами, и они не только страдают, но и ненавидят. У нас на юге есть бедные, но без этого ужасного выражения на лицах, вызванного осознанием несправедливости. Вы не знаете юга, мистер Торнтон, — закончила она и внезапно замолчала, злясь на себя за неуместную горячность.

— Могу ли я в свою очередь сказать, что вы не знаете севера? — спросил он с невыразимой мягкостью в голосе, так как увидел, что действительно обидел ее.

Маргарет промолчала, ибо раны от расставания с Хелстоном были еще свежи и она боялась, что если заговорит, то не сможет справиться с дрожью в голосе.

— Во всяком случае, мистер Торнтон, — сказала миссис Хейл, — вы, наверное, согласитесь, что в Милтоне больше грязи и дыма, чем в любом из городов на юге.

— Боюсь, я должен согласиться, — сказал мистер Торнтон с мимолетной улыбкой. — Парламент предложил нам пережигать дым, чтобы очистить его. И мы, как послушные дети, так и сделаем… когда-нибудь.