Лес становился все гуще. Гнилой дух прелых стволов, запах лесного кладбища шел к ним из чащи, где гнили мертвые пихты и гнездились дурные грибы — огромные поганки, ядовитые сыроежки. Большие камни ходили под скользким мхом, голые корни пихт опутывали тропинку, устланную ковром сухой хвои.

Они шли дальше и дальше, забирались в холодную и неприветливую глубь лесистых вершин.

Пришли на полянку. Здесь было светлее, пихты точно оставили за собой черноту глубокой ночи.

Маричка вдруг вздрогнула и остановилась. Вытянула шею, прислушалась. Иван заметил, что тревога скользнула по ее лицу и она подняла брови. Что случилось? Но Маричка нетерпеливо прервала его вопросы, приложила палец к губам, в знак того, что он должен молчать, и вдруг исчезла. Все это произошло так неожиданно и странно, что Иван не успел опомниться.

Почему она испугалась, куда и зачем убежала? Он немного постоял на месте, надеясь, что Маричка вернется сейчас же, но ее долго не было, и он тихо позвал:

— Маричка!..

Мягкое покрывало пихтовых ветвей поглотило этот зов, и снова стало тихо.

Иван встревожился. Хотел искать Маричку, но не знал, в какую сторону идти, так как не заметил, куда она исчезла. Еще заблудится где-нибудь в лесу или сорвется в пропасть. Не разложить ли костер? Увидит огонь и будет знать, куда вернуться.

Иван набросал сухих сучьев и поджег их. Костер потрещал немного и задымился, а когда дым заметался над огнем, заметались и тени косматых пихт и наполнили полянку.

Иван сел на пенек и огляделся. Поляна была полна гнилыми стволами, колючей сеткой простирались острые сучья, среди которых вилась дикая малина. Нижние ветки пихт, тонкие и сухие, свисали вниз, как рыжие бороды.

Снова охватила Ивана тоска. Он опять был один. Маричка не шла. Закурил трубку и смотрел в огонь, чтобы как-нибудь скоротать ожиданье. Должна же была наконец прийти Маричка. Ему даже казалось, он слышит ее шаги и треск веточек под ногами. О! Наконец она... Хотел встать и пойти ей навстречу, но не успел.

Сухие веточки тихо раздвинулись, и из лесу вышел какой- то человек.

Он был без одежды. Мягкие темные волосы покрывали все его тело, обрамляли его круглые добрые глаза, переходили в клинышек бородки и свисали с груди. Он положил на большой живот заросшие шерстью руки и подошел к Ивану.

Тогда Иван сразу его узнал. Это был веселый чугайстыр, добрый лесной дух, защищающий людей от нявок. Он был смертью для них: поймает и разорвет.

Чугайстыр добродушно улыбнулся, лукаво подмигнул Ивану и спросил:

— Куда побежала?

— Кто?

— Нявка.

«Это он о Маричке,— с ужасом подумал Иван, и его сердце заколотилось в груди.— Вот почему она исчезла!..»

— Не знаю. Не видел,— равнодушно ответил Иван и предложил чугайстыру: — Садись!

Чугайстыр присел на пенек, отряхнулся от сухих листьев и протянул ноги к огню.

Оба молчали. Лесовик грелся у костра и поглаживал свой круглый живот, а Иван упорно думал, как бы подольше задержать чугайстыра, чтобы Маричка как можно дальше успела убежать.

Но чугайстыр сам пришел ему на помощь. Подмигнул Ивану лукавым глазом и сказал:

— Давай потанцуем?

— Почему бы и нет? — радостно поднялся Иван.

Подбросил в костер хвои, взглянул на постолы, обдернул

на себе рубашку и приготовился к танцу.

Чугайстыр уперся косматыми руками в бока и уже покачивался.

— Ну, начинай!..

Что ж, начинать так начинать.

Иван топнул, выставил ногу вперед, тряхнул всем телом и поплыл в легком гуцульском танце. Перед ним смешно изгибался чугайстыр. Он жмурился, причмокивал, тряс животом, а его ноги, косматые, как у медведя, неуклюже топтались на месте, сгибались и разгибались, будто толстые ободья. Танец, по-видимому, его горячил. Он уже подскакивал выше, приседал ниже, подбадривал себя веселым ворчаньем и отдувался, словно кузнечный мех. Пот каплями выступал вокруг его глаз, стекал струйками со лба ко рту, подмышки и живот были у него в мыле, как у лошади, а чугайстыр совсем разошелся.

— Гайдук раз! Еще раз! — кричал он Ивану и колотил пятками о землю.

— Да хромой!.. Да слепой!..— поддавал жару Иван.— Го- го!.. Танцевать так танцевать!

— Пусть будет так! — хлопал в ладоши чугайстыр, и приседал, и вертелся вокруг самого себя.

— Ха-ха-ха! — хлопал себя по бедрам Иван.

Разве он не умеет танцевать?

Ватра разгоралась веселым огнем и отбрасывала от танцующих тени, бившиеся и корчившиеся на залитой светом полянке.

Чугайстыр уставал. Ежеминутно подносил ко лбу пальцы с грязными ногтями, вытирая пот, уже не скакал, а только мелко трясся косматым телом на месте.

— Может, довольно? — задыхался чугайстыр.

— Э, нет... еще немного.

Иван и сам едва не падал от утомления. Вспотел, был весь мокрый, у него болели ноги, а грудь едва ловила воздух.

— Я еще сыграю, чтобы ты танцевал,— подбадривал он чугайстыра и выхватил свирель из-за пояса.— Ты еще такого не слыхивал, дружок...

Он заиграл песню, подслушанную им у нечистого в лесу: «Есть мои козы!.. Есть мои козы!..» — И чугайстыр, воодушевленный звуками песни, снова подбрасывал пятки выше, жмурился от удовольствия и, казалось, забывал об усталости.