— А вот льняные простыни епископ тоже разрешил иметь? — спросил викарий, приподнимая край одеяла.

На лбу отца-настоятеля выступила испарина.

— Видите ли, у меня столько дел, что не всегда есть время проводить инспекции в братских кельях.

— Охотно верю, иначе вы бы обязательно обнаружили вот это, — викарий аккуратно потянул за толстую нить, свисавшую до пола.

Тюфяк в ногах кровати легко распоролся. Матье де Нель запустил руку в его соломенные недра, извлёк оттуда промасленный тряпичный свёрток, осторожно развернул его и понюхал.

— О, да тут отличный кус мяса! Если не ошибаюсь, это баранья нога, совсем свежая и почти нетронутая. Посмотрите!

Аббат придвинулся ближе, чтобы рассмотреть находку.

— Да, вы, кажется, правы. Не понимаю, однако, как вы узнали.

— Это всё мой нос, — ответил викарий, но, заметив недоумение аббата, пояснил: — Видите ли, у меня необыкновенно чувствительный нос. Однажды в Лионе мне встретился итальянский купец, привозящий с Востока масла и духи для дам. Так вот, он самым серьёзным образом уговаривал меня вступить с ним в долю. У меня, уверял он, очень редкое обоняние, позволяющее улавливать самые тонкие и едва различимые запахи.

Аббат Симон недоверчиво уставился на длинный нос викария — может, именно в длине и состоит секрет его редкого обоняния?

— Хм, занятно, — пробормотал настоятель. — Но, право, глупо делать предложение подобного рода лицу духовному.

Из груди викария неожиданно вырвался грустный вздох.

— Видите ли, это случилось в пору моей молодости. Тогда я даже не помышлял об уходе от мирских соблазнов, — затем, устыдившись собственной слабости, он решительно завернул баранью ногу в тряпицу и, повернувшись к аббату, излишне резко сказал: — Вернёмся всё же к нашей находке. Мясо, как вы должны были заметить, свежее. Скорее всего пономарь раздобыл его накануне. Как, по-вашему, это могло произойти?

Аббат пожал круглыми плечами.

— Понятия не имею. Без моего разрешения никто не может покинуть стены обители, а я ему такового, разумеется, не давал.

— Кстати, — оживился викарий, — я слышал, что пономарь частенько ездил в Орлеан. Хотелось бы знать, с какой целью?

— Он искал покупателей на наше вино и зерно, — быстро ответил аббат, отводя глаза.

— Разве это не забота келаря?

— Да, но в отличие от нашего келаря пономарь был прирождённый торговец. Ну, вы понимаете, что я имею ввиду?

— Нет, — искренне ответил викарий.

Настоятель несколько раз моргнул и устало опустился на кровать покойного.

— Как вам объяснить, — аббат хрустнул суставами пальцев. — У него был дар убеждать покупателя, а это целое сокровище в наше время. Он так умел расписать товар, что тот продавался, словно горячий хлеб. В год моего избрания настоятелем, аббатство Святого Аполлинария было в плачевном состоянии. А теперь? Нашими усердными трудами и молитвами обитель не только не захирела, подобно многим, но и стала получать некоторую прибыль. Вот тут-то талант пономаря и пригодился, — по мере того, как рассказ приближался к теме монастырских доходов, аббат Симон всё более приободрялся. — Приведу всего лишь один пример: раньше мы были счастливы, если удавалось продать наше вино по 10 денье. Разве это не чудовищно! Уксус — и тот стоит дороже. Конечно, мы и не думали тягаться с аббатствами Бордо или Парижа, но, согласитесь, и наше не хуже. К счастью, с приходом брата Жана дела у нас разительно пошли в гору. Теперь мы продаём вино по 18, а то и 20 денье. Благодаря пономарю наша обитель в последние годы накопила достаточно денег, чтобы купить новые виноградники и обновить алтарь. Жаль, что брата Жана нет больше с нами, — аббат скорбно прикрыл глаза.

— Но почему вы в таком случае не назначили его келарем? — спросил викарий.

— О, он не был тщеславен и довольствовался своим положением пономаря, — аббат поднялся и тяжёлыми шагами направился к двери.

— Кто же теперь станет сбывать монастырское вино? — продолжал любопытствовать викарий.

— Думаю поручить это брату Арману. Он тоже, как оказалось, не без способностей негоцианта. Пару раз пономарь брал его с собой в Орлеан, как чувствовал бедняга, что нужно подготовить себе замену. Да, — печально вздохнул аббат, — смерть брата Жана — большая потеря для нашей обители.

Викарий, следовавший за настоятелем, в дверях ещё раз окинул внимательным взглядом келью.

— Ну что ж, здесь, пожалуй, всё. Мясо я возьму с собой. Необходимо установить, каким путём оно попало в стены аббатства.

Спускаясь по лестнице, викарий, указывая на повязку, спросил:

— Что это у вас с пальцем, господин аббат?

— Нарыв, — ответил отец-настоятель, подняв палец вверх, и неся его, как свечу, — неприятная вещь, скажу я вам. Сначала думал, что сам пройдёт. Но вчера санитарный брат уговорил меня вскрыть его и наложил какую-то мазь. Обещал, что за неделю всё заживёт.

— Будьте осторожны. В Ножанском приорстве так один монах чуть не умер.

— Как, от простого нарыва?! — аббат Симон даже остановился.

— Ну да, — подтвердил викарий. — Началось с пальца, правда, на ноге, а потом всё его тело покрылось гнойными нарывами. Едва выкарабкался.

— Что вы говорите! — воскликнул аббат с ужасом, уставившись на свой перст.

Утром следующего дня на кладбище, расположенном сразу за фруктовым садом монастыря, собралась вся обитель. Место вечного успокоения обильно заросло травой — то, что было прахом и в прах возвратилось, в уходе не нуждается. Впрочем, подобное нерадение по достоинству можно было оценить только в непогоду: по крайней мере, ноги не утопали в раскисшей земле.