— Добрый вечер! Чего ты хочешь? — угрюмо бросил он в ответ.

— Я приехала.

— Приехала? Зачем?

— К тебе.

Лучше самого Филибера не расскажешь о его жизни: его язык красочен, а интонации — тем более.

— Мы вошли в комнату. Она уселась на кресло, не так, как нормальные люди, а как это они всегда делают — вдоль кресла, с ногами на подлокотнике, оголив их выше колен. «Сначала сядь по-человечески, а не как попало — тогда потолкуем», — буркнул я.

Она изменила позу, помолчала, потом вымолвила:

«Если ты недоволен, то можешь прогнать меня, но тогда пожнешь то, что посеешь».

Она намекала на чары своего отца. Ее отец — дока в гри-гри.

— У нас не знаешь, где и когда тебя заколдуют, — поясняет он. — Даже президентов опекают личные колдуны и знахари. С тех пор я в Савалу ни ногой.

Бландина, фыркнув, ушла к его бабушке в том же Котону и живет у нее уже год, ожидая, что Филибер передумает.

— Бабушка также недовольна, — жалуется мой друг. — Она ворчит, что я пренебрегаю обычаем, семьей, что я дурно поступаю. Мне наплевать на обычай. Я образованный человек. А для них нарушение обычая — кощунство. Отец был очень недоволен, потому что мой отказ от благодеяния — оскорбление. Он даже обещал проклясть меня. Но мои тетушки поспешили умолить его сменить гнев на милость. Мой отец — большой вождь. Двадцать лет он служил у французов, но живет по заветам предков. У него лишь один недостаток: слишком любит женщин. Сейчас он имеет, по крайней мере, десять жен в возрасте его детей. Я совершенно не согласен с полигамией отца. Он же в ответ одно: если петух не поет, то либо его унес ястреб, либо это курица. Я — не курица, но я против его действий в женском вопросе, против фетишей и засилья семьи.

Это было давно. Филибер женился, доказав, что он — петух. И не раз. Но сколько еще молодых африканцев регулярно попадают в похожие обстоятельства. И только наиболее упорные и отважные осмеливаются пойти против обычая многоженства.

Бирама, мой шофер в бытность мою в Мали, питал большую слабость к молодицам. Когда я присутствовал на каком-либо мероприятии, он ждал меня поблизости и вокруг нашей машины обязательно собирался целый хоровод. Девицы весело щебетали, кокетничали. Он что-то отвечал им на языке бамбара, по-свойски хлопал их по спине или ниже, а они радостно смеялись. Он славился среди них как большой джентльмен и сердцеед. Когда я предостерегал его: «Ох и нарвешься ты, друг ситцевый, на неприятности!» — он лишь таинственно улыбался и кивал в знак согласия. Иногда шутил: «Зачем, патрон, заранее думать о плохом?» Друзья и вся советская колония шутили: «Твой Бирама развесил свои… по всему Бамако». Но малый он был отличный, очень порядочный и надежный работник. С ним можно было прорваться в любое учреждение, на любое мероприятие. К тому же он любил моих детей.

— Ты, патрон, не знаешь наших обычаев, а потому вечно трясешься, — как-то с доброй, но полной скрытого превосходства улыбкой возразил он. — Мой дед учил: «Лучше иметь десять девушек, чем ни одной».

— Посмотрим, посмотрим, — увильнул я от философских дебатов по поводу мудрости и морального облика его деда.

И наконец тот самый накарканный мною «прекрасный» день наступил в его жизни. Он пришел, понурившись, какой-то пришибленный, до слез жалкий.

— В чем дело, Бирама? Ты не туда рулишь. Зачем спешить к предкам? — предостерег я его, когда он вдруг без всякого повода рванул на красный свет.

— Патрон, я в беде. Ты знаешь Анабу, девушку, которую ты не так давно видел со мной, сестру Мебенги? Она беременна.

— Подумаешь, событие! — попробовал я отмахнуться от него. В тот день у меня было много хлопот, я безумно устал.

— Событие, быть может, небольшое для тебя, а для меня хуже не придумаешь. Все было бы прекрасно, если бы я был в стороне, — сокрушенно произнес он. — На днях, когда ты отсутствовал, она огорошила меня этой новостью. Уже три месяца. Пути обратно нет. Она сообщила, что ввела родителей в курс дела. Скоро они заявятся ко мне. Что будет с дорогой Кади, когда она узнает! Кади — это моя жена. Ты не забыл? Сейчас она у себя на родине в Сегу: умер какой-то родственник. Но африканский телефон… О, ты не знаешь, что это такое. Действует молниеносно! Шепот летит быстрее света и гремит как гром. Она будет ревновать, не вернется, останется у родителей. Она предупредила меня: «Если появится другая девушка, моей ноги здесь не будет». Какую промашку я совершил!..

— И не одну, — уколол я его.

— Не будем вспоминать о былом. Что прошло, то не вернется, говаривал мой умный дед. Я теперь совсем, совсем другой человек, — философствовал он. — Как поступит Кади?

— Кади, Кади! Ты все о ней. А как же Анабу? Да и о чем думала она? Ей же всего пятнадцать.

— В таких случаях, ты все-таки должен понимать: и у нас и, наверное, у вас думают после, а не до, — парировал он.

Случай с Анабу не отнесешь в Черной Африке к чрезвычайным. В лицеях и школах Бенина, Сенегала или Камеруна едва замечают, что девочка забеременела, как тут же отсылают к врачу. Если тот подтверждает наблюдение, то за ним следует неминуемое исключение из школы.

— Девушки стали подозрительнее, недоверчивее, да и с родителями беда. Они просто обозлились. Боятся, что их дочери прервут учебу, — пожаловался как-то на новые веяния Бирама. — За грамотных-то девушек свадебный выкуп значительно выше.

На его беду Анабу оказалась к тому же дочерью примерно такого же рода «обозленных», но рассудительных родителей.

— Анабу я буду помогать деньгами, признаю свое отцовство. Я же порядочный человек. Ее отец — большой мудрец, надо тебя с ним как-нибудь свести — не стал ходить вокруг да около, а был очень откровенен: «Нас интересует не будущее, а настоящее, сын мой. Что ты собираешься делать? Наша дочь будет сохнуть девять месяцев, а потом еще четырнадцать месяцев сидеть с ребенком, как собака на цепи, кто возьмет ее в жены? Захотевший жениться на ней наведет обо всем справки, узнает, что наша дочь имела дело с неким Бирамой, у которого есть жена и дети, решит, что моя Анабу — легкомысленная. А она очень, очень воспитанная девушка. До тебя ни один мужчина к ней не притронулся. Вся деревня подтвердит это. И этот парень задаст вопрос: «Если у нее уже был до меня некий Бирама, то где гарантии, что она не продолжит встречи с другими при живом муже?» И будет прав!»

Меня всегда удивляли и немножко забавляли оценки африканцев. От Бирамы и других друзей я часто слышал.

— Это вот — очень серьезная девушка. Скала! Не подступишься. Родители смотрят за ней, как слоны за слонятами. С ними очень тяжело.

А через десять минут узнаешь, что у «серьезной девушки», «неприступной скалы» уже есть ребенок.

— Тогда почему она при своей «серьезности» и столь бдительных родителях не вышла замуж за отца ребенка? — наивно удивлялся я.

Вопрос непременно застигал их врасплох — и они долго оставались с открытым ртом, не зная, как объяснить столь запуганную интригу. Правда, и со стороны девушек я слышал подобное.