– Так что? – Повторил он.

– Что? – Скрипнула зубами Осси. – Чего тебе надо? Видишь, что со мной?.. – Она кивнула на ногу: сквозь разодранный и бурый от спекшейся крови комбинезон виднелась жуткая рана с рваными краями, из которой острыми зазубринами торчала сломанная кость, – И так сил терпеть нет, еще ты привязался.

– Я не привязался, – насупился Ташур. – Больно оно мне надо – привязываться. Я за дело радею. И за твою нерушимую целостность между прочим.

– За целостность? – Казалось в таком выжатом ее состоянии, уже ничто удивить не могло; вот, только что отметившаяся рядом смерть, – и то не удивила… А, вот, идишь ты, Ташуру удалось. – А причем тут моя целостность?

– Притом, – хилависта говорил теперь тихо, медленно и почти не открывая рта, боясь видимо растерять последние остатки драгоценного продукта. – Притом, что не человек он, а мертвяк, а еще немного, – и разупокоится, глядишь… Или мало их тебе было? Так лучше ты ему голову-то… того… – он громко рыгнул, закатил глаза, шумно выдохнул скопившиеся чесночные пары и закончил: – ему-то уже все равно, а нам – поспокойней будет.

Осси кивнула.

Конечно, рыгающий пузырь был прав. Хоть сама умри, хоть – его убей, а прав! Там, где она теперь обреталась, покойникам мирно что-то никак не лежалось, и покойными они оставаться нипочем не желали. А так и норовили…

Осси вздохнула и потянулась было к мечу, но дикая резкая боль в ноге мигом пресекла эту попытку, загасив сознание интессы как поминальную свечку.

– Не могу я… – Осси повернулась к Ташуру, хотя пляшущие перед глазами темные пятна застилали все и хилависту в том числе. – Сил нет…

Тот что-то помычал в ответ, увязнув в остатках колбасы всеми своими зубами, но, по всему, видно было, что такое положение дел его не сильно радует.

Осси снова изо всех сил закусила губу, и поминая эпитеты и действия графине совсем и вовсе не приличествующие привалилась к стене и прикрыла глаза.

Сил было мало, боль захлестывала с головой, и даже такое небольшое только что проделанное усилие породило темные плывущие круги перед глазами и предательскую дрожь в теле. А злые упругие капли все лупили и лупили по усталому телу, отупляя и притягивая к земле.

Здорово все-таки он ее…

Девшалар…

В тот миг, когда он поднялся с земли, стряхивая остатки своего околоплодного тумана, Осси окончательно осознала, как мал и ничтожен в сущности своей человек. Как мала и беспомощна она сама, перед лицом, а точнее сказать, – перед искореженным рылом новой напасти. Про хилависту, так, даже говорить не стоило. Тот вообще, рядом с этим уродом казался маленькой зеркальной горошиной.

Девшалар с ревом озирался по сторонам, знакомясь с миром, и медленно расправляя огромные свои ручищи-хватала. Острые мощные когти, которыми заканчивались его шестипалые лапы более напоминали загнутые абордажные крючья южных пиратов. С противным скрежетом они скребли стены поминальных дворцов, оставляя на белом мраморе глубокие рваные полосы.

Непропорционально маленькая голова чудовища как-то очень неубедительно болталась на огромном туловище, раза в три превышающем любой стоящий рядом склеп, а маленькие темно-красные глазенки только что народившейся твари при этом шныряли по сторонам, пядь за пядью обшаривая прилежащее пространство. Из широко разинутой пасти, занимающей по меньшей мере половину его перекошенной и будто смазанной чудовищным ударом хари, не прекращаясь и не прерываясь ни на миг вырывался жуткий рев, крошащий мраморные плиты, не хуже давешних молний и громовых раскатов.

Но это было еще не все.

Вокруг девшалара на расстоянии трех-четырех шагов раскачивались мерзкие мутные фигуры, карикатурно напоминающие человеческие, но раза в два превосходящие своими размерами любую, даже самую крупную особь людского рода. Фигуры эти, а числом их было то ли семь, то ли восемь – Осси поначалу так и не разобрала во всем этом мельтешении, – были соединены с центральной. А точнее – просто произрастали из нее, как погань из уродливой грибницы.

«Пальцы» девшалара, – как тут же окрестила их про себя Осси, – на вид были какими-то мутными, склизкими и невообразимо безобразными. Безглазые и безносые головы торчали рыхлыми комьями над обильно политыми розовато-лиловой слизью горками плоти – туловищами с невозможно длинными и искривленными руками, извивающимися так, будто костей в них не было вовсе.

Головы этих уродцев были от края до края рассечены узкими щелями огромных безгубых ртов, которые без конца распахивались, словно ненасытные пасти гигантских жаб.

Эти мерзкие отродья совершенно независимо друг от друга и, казалось, – от воли самого девшалара, шарахались из стороны в сторону, нелепо размахивая уродливым подобием человеческих рук, и роняя на несчастную, столько уже всего вытерпевшую землю Аулы, тягучие желтоватые капли, будто поры их сочились каким-то нехорошим болезненным потом.