Но мне нельзя говорить. В горле пересохло и горит. И вместо того чтобы задать вопрос, я слушаю мамины воспоминания о том, как светило солнце, о давно минувших днях, ушедшей красоте. Мне интересно. Мама – прекрасная рассказчица. Кажется, даже доктор заслушался. В ее историях небо переливается светом и мы целыми днями любуемся резвящимися в море дельфинами. – Кислород, – командует врач и подмигивает мне, будто предлагает косяк. – Прижигать не будем. Готово.

Он о чем-то совещается с медсестрой, на пороге поворачивается и прощально машет рукой. – Лучший пациент за ночь, – признается он и кивает маме. – Вы тоже держались молодцом.

Ну и ночка! – вздыхает мама, когда мы наконец садимся в такси, чтобы ехать домой. – Я рада, что ты была со мной.

Мама смущается – она польщена. – Едва ли от меня был толк.

Дорогу заливают первые лучи солнца. В такси холодно, воздух разрежен, как в церкви. – Держи, – произносит мама и укутывает мне плечи своим пальто. – Жмите на газ, – говорит она водителю, и мы обе хихикаем.

Мы возвращаемся той же дорогой. Мама болтает, не умолкая, рассказывает, что собирается делать весной и на Пасху. Ей хочется больше времени проводить у нас. Пригласить на ужин старых друзей. Может, даже устроить в мае вечеринку на мой день рождения.

Похоже, она не лукавит. – Представляешь, – тараторит мама, – каждый вечер, когда с рынка уносят прилавки, я прихожу и подбираю овощи и фрукты. Иногда выбрасывают целые ящики манго. А на той неделе я нашла целых пять морских окуней. Они просто лежали на полу в пакете. Если складывать все в папин холодильник, наберется уйма еды для вечеринок и званых ужинов, причем твоему отцу это не будет стоить ни пенса.

Она увлеченно рассуждает об играх и коктейлях, о музыкальных группах и конферансье, о том, что хорошо бы снять зал в местном культурном центре и украсить его серпантином и воздушными шарами. Я пододвигаюсь ближе и кладу голову маме на плечо. Все-таки я ее дочь. Я сижу тихо, как мышка: мне хочется, чтобы эти минуты длились вечно. Мамин рассказ и теплое пальто убаюкивают меня. – Смотри-ка, произносит она. – Надо же.

Я с трудом открываю глаза: – Что? – Вон, на мосту. Этого раньше не было.

Мы стоим на светофоре у вокзала. Даже в этот ранний час здесь кипит жизнь; такси высаживают пассажиров, намеревающихся опередить час пик. А высоко над шоссе, на мосту, за ночь расцвели буквы.Прохожие поглядывают на них. Шаткая Т, зубчатая Е и четыре переплетенных изгиба в двойной S. Замыкает слово гигантская А. – Какое совпадение, – замечает мама.

Но я знаю, что это не так.

Телефон у меня в кармане. Пальцы сжимаются и разжимаются.

Наверняка он сделал это прошлой ночью. Вероятно, было темно. Он забрался на стену, уселся верхом, а потом наклонился.

У меня сжимается сердце. Я достаю телефон и пишу: ТЫ ЖИВ?

Свет меняется с желтого на зеленый. Такси катит по мосту, выезжает на главную улицу.

Половина седьмого. Проснулся ли он? А вдруг он потерял равновесие и свалился на шоссе? – О боже! – восклицает мама. – Ты везде!

Железные решетки магазинов на главной улице еще опущены, на окнах не поднимали веки-жалюзи; все спят. Везде написано мое имя. Я на газетном киоске Эйджея. Но дорогих ставнях магазина диетических продуктов. Крупными буквами начертана на магазине мебели «У Хэнди», «Королевском жареном цыпленке» и кафе «Барбекю»; вытянулась во весь тротуар от банка до магазина для мам и малышей. Мне принадлежит дорога и светящийся круг на кольцевой развязке. – Чудеса! – шепчет мама. – Это Адам. – Наш сосед? – изумленно переспрашивает она, как будто услышала что-то сверхъестественное.

Пищит мобильный: ЖИВ. А ТЫ?

Я смеюсь во все горло. Когда вернусь, постучусь к нему и попрошу прощения. Он улыбнется мне, как вчера, когда нес по дорожке садовый мусор, увидел, что я на него смотрю и бросил: «Что, не можешь без меня?». Я рассмеялась, потому что так оно и было, но от того, что Адам произнес это вслух, стало легче. – Это сделал Адам? – мама дрожит от восторга. Она всегда была очень романтичной.

Я пишу в ответ: И Я ЖИВА. ЕДУ ДОМОЙ.

Как-то раз Зои спросила меня о самом счастливом дне в моей жизни, и я рассказала, как мы с подругой Лоррейн учились стоять на руках. Мне было восемь лет, на следующий день должна была состояться школьная ярмарка, и мама пообещала купить мне шкатулку. Я валялась на траву, держала Лоррейн за руку, и у меня от счастья кружилась голова. Мне казалось, что мир прекрасен.

Зои сказала, что я чокнутая. Но именно тогда я впервые по-настоящему осознала, как счастлива.

Поцелуи и секс с Адамом затмили это воспоминание. А еще он сделал мне сюрприз. Он прославил меня. Написал мое имя повсюду. Я целую ночь провела в больнице, где мне в нос засовывали вату. В руках у меня бумажный пакетик с антибиотиками и болеутоляющими, рука ноет от переливания двух единиц тромбоцитов через катетер. Но, как ни странно, я на седьмом небе от счастья.

– Я хочу, чтобы Адам переехал жить к нам.

Папа, моющий посуду в раковине, поворачивается ко мне; с его рук на пол капает мыльная пена. Он ошеломленно смотрит на меня: – Ты шутишь! – Я серьезно. – И где же он будет спать? – В моей комнате. – Тесс, я никогда на это не соглашусь! – Он поворачивается обратно к раковине, гремит мисками и тарелками. – Это очередной пункт из твоего списка? Чтобы твой парень переехал к нам жить? – Его зовут Адам.

Папа качает головой: – Даже не думай. – Тогда я перееду к нему. – Думаешь, его мама на это согласится? – Тогда мы сбежим в Шотландию и поселимся на какой-нибудь ферме. Это тебе больше понравится?