А выше-морг, где в ящиках- холодильниках лежат мертвецы, к чьим ногам привязаны бирки с именами.

Палата, в которую меня привезли, светлая и стерильная. Я оглядываю кровать, умывальник, доктора и медсестру. – Наверно, она хочет пить, – предполагает мама. – Тесса потеря столько крови. Может, дать ей попить?

Доктор жестом отметает это предложение: – Нам нужно тампонировать ее нос. – Тампонировать?

Медсестра подводит маму к стулу и садится рядом с ней. – Доктор вставит ей в нос марлевые тампоны, чтобы остановить кровотечение, – поясняет она. – Вы можете остаться.

Я дрожу. Медсестра приносит одеяло и укутывает меня до подбородка. Я вздрагиваю. – Кто-то думает о тебе, – замечает мама. – Поэтому ты и вздрагиваешь.

А я всегда считала, что это значит, будто кто-то в другой жизни стоит на твоей могиле.

Врач зажимает мне нос, заглядывает в рот, щупает горло и шею сзади. – Мэм, – окликает он.

Мама вздрагивает и выпрямляется: – Вы мне? – Раньше были симптомы тромбоцитопении? – Что, простите? – Она жаловалась на головную боль? Вы не замечали мелких синяков? – Я не смотрела.

Доктор вздыхает, мгновенно догадавшись, что для мамы этот язык – тарабарщина, но, как ни странно, продолжает в том же стиле: – Когда ей в последний раз делали переливание тромбоцитарной массы?

Мама все больше теряется: – Не знаю. – Она принимала аспирин? – Извините, я не в курсе.

Я решаю вмешаться. У мамы не так много сил, и, окончательно запутавшись, она может просто уйти. – Последнее переливание тромбоцитарной массы делали двадцать первого декабря, – сообщаю я скрипучим голосом. В горле булькает кровь.

Доктор бросает на меня хмурый взгляд: – Вам нельзя говорить. Мэм, идите сюда, возьмите дочь за руку.

Мама послушно присаживается на краешек кровати. – Если да, сожмите мамину руку один раз, – поясняет доктор. – Если нет, два раза. Понятно? – Да. – Тс-с-с, – шипит он. – Жмите. Не разговаривайте.

Мы возвращаемся к прежним вопросам- синяки, головные боли, аспирин, – но на этот раз мама знает ответ. – Использовали «Бонджелу» или «Тиджел?» – спрашивает доктор.

Я дважды сжимаю мамину руку. – Нет, – отвечает за меня мама. – Не использовали. – Противовоспалительные? – Нет, – говорит мама и смотрит мне в глаза. Наконец-то мы с ней говорим на одном языке. – Хорошо, – резюмирует доктор. – Сейчас я вставлю вам в нос марлевый тампон. Если не поможет, тампонируем глубже. Если кровотечение не прекратится, придется прижигать. Вам раньше делали прижигание?

Я так сильно стискиваю руку мамы, что она морщится. – Да.

Ужасно больно. От меня потом неделю воняло горелым мясом. – Нужно проверить уровень тромбоцитов, – продолжает доктор. – Не удивлюсь, если он ниже двадцати. – Он треплет меня по прикрытому одеялом колену. – Делать нечего, придется потерпеть. Да уж, выдалась вам ночка. – Ниже двадцати? – эхом повторяет мама. – Наверно, придется перелить пару единиц, – поясняет доктор. – Не волнуйтесь, это займет от силы час.

Пока врач засовывает мне в нос тампоны, я стараюсь думать о самых простых вещах – о стуле, двух белых березах в саду Адама, о том, как их листья трепещут на солнце.

Но у меня не получается.

Такое ощущение, что я проглотила гигиеническую прокладку; у меня пересохло во рту и трудно дышать. Я смотрю на маму и замечаю только, что ее мутит и поэтому она отвернулась. Почему мне кажется, будто я старше собственной матери? Я закрываю глаза, чтобы не видеть ее слабость. – Вам неприятно? – интересуется доктор. – Мэм, не могли бы вы ее отвлечь?

Лучше бы он этого не говорил. Что она может? Станцует нам? Споет? Наверно, покажет свой коронный номер с исчезновением и улизнет за дверь.

Молчание длится долго. И вдруг: – Помнишь, как мы впервые ели устриц и твоего папу стошнило в мусорный бак на конце пирса?

Я открываю глаза. От ее слов в палате становится светлей. Улыбается даже медсестра. – Они пахли морем, – продолжает мама. – Помнишь?

Помню. Мы заказали четыре устрицы, по одной на каждого. Мама откинула голову и моментально проглотила свою устрицу целиком. Я тоже. А папа стал жевать устрицу, и она застряла у него между зубов. Он умчался на пир, держась за живот, а когда вернулся, залпом осушил банку газировки. Кэлу устрицы тоже не понравились. – Наверно, они больше подходят для женщин, – предположила мама и купила нам еще по одной.

Мама описывает приморский городок, отель, короткую дорогу на пляж, вспоминает дни, когда солнце грело и сияло. – Тебе там очень нравилось, – рассказывает мама. – Ты часами собирала ракушку, гальку. А один раз обвязала веревкой палку, прибитую морем к берегу, и целый день водила ее за собой по пляжу, представляя, что это твоя собачка.

Медсестра смеется ее словам, и мама улыбается. – Ты была такой выдумщицей, – признается мама, – с тобой было так легко.

Если бы мне можно было говорить, я бы спросила у нее: почему же тогда она меня бросила? Наверно, она наконец рассказала бы о мужчине, ради которого ушла от папы. Быть может, она поведала бы мне о неземной любви, и я бы ее поняла.