В оуновском подполье существовало жесткое правило — о любой подозрительной, даже вызывающей только самое отдаленное подозрение мелочи немедленно докладывать своему руководителю — провидныку или же службе безопасности. Что касается переданных через родственников писем-предложений от органов госбезопасности на выход с повинной или на встречу с представителем ГБ — следовало передавать их провидныку, не вскрывая. Органам госбезопасности еще не было известно, кто был в рыбацкой лодке на Днестре, когда бандиты убили двоих и ранили нескольких солдат.

Пользуясь правом представителя МВД Украины, наделенного большими полномочиями самим министром Т.А. Строкачом, я взял на связь нескольких агентов из районов предполагаемых переходов группы Игоря и активно включился в работу. В райотделе было всего два автомобиля — грузовой и ГАЗ-69, которые или всегда находились в разъездах, или ремонтировались. Было несколько бричек с сильными и хорошо ухоженными конями, которые использовались оперсоставом для выездов в села на встречи с агентурой. Было несколько верховых лошадей, одну из которых выделили мне. Это была старая кобыла по имени Линда, внешне очень красивая — серая в яблоках, но с трудом ходившая галопом, способная лишь на умеренную да и то не длительную рысь. В принципе это была привыкшая к всаднику лошадь, по ее возрасту в приличной форме. Довольствие она получала по полному положенному ей рациону, всегда была сытой. Она была уже не способна реагировать ни на какие шенкеля, сколько бы ей их ни давали [109] , зато могла длительное время нести на себе всадника, изредка труся рысцой, если ее к этому принуждали, или двигаться довольно быстро обычным лошадиным шагом. Самым же главным достоинством этой красивой кобылы было то, что она попала в райотдел НКГБ в конце войны из конной разведки партизанского отряда самого полковника Медведева, десантированного 1942 году в глубокий тыл фашистов в Ровенскую область, где находился и легендарный разведчик Николай Иванович Кузнецов. Уже от одного этого я приходил в восторг, устраиваясь в седле партизанской кобылы, ласково гладя ее по теплой и упругой шее, прикасаясь к шелковистым и толстым губам и ощущая ногами исходящее от ее боков приятное тепло. Я для кобылы всегда имел в карманах пару кусков хлеба и сахара, иногда скармливая ей во время езды эти лакомства. Каждый раз, входя в конюшню, находившуюся рядом с гаражом, тут же во дворе райотдела, я видел внимательные глаза Линды, смотрящие в мою сторону. Кобыла ждала своего угощения и, получая его из рук, ласково прикасалась теплыми и влажными губами и ноздрями к моим рукам. Я старался делать это незаметно от строгого конюха, запрещавшего мне, как он говорил, «баловать коня»:

— Вот вы тут приезжие-командированные коней балуете, а мне с ними после вас тяжело работать, кусаются, угощения требуют. Баловство это ненужное. Конечно, надо лошадь поощрять, но не каждый же день и не так часто.

Он строго предупредил, чтобы я не давал разгоряченной ездой лошади пить, чтобы не испортить селезенку и «не загубить коня, а подождать часок надо, остыть дать».

Этот штатный конюх-возница, пожилой старший сержант быстро обучил меня как седлать и взнуздывать кобылу, каждый раз проверяя ворчливо мои действия и помогая при этом, потом выпускал в поездку. Я не стал рассказывать вознице, что мальчишкой в войну работал с лошадьми в колхозе, то есть знал лошадь и умел с ней обращаться, много ездил верхом, да при этом и без седла.

Я чувствовал себя героем на этой старой партизанской кобыле из отряда Медведева. Кобыла значительно облегчала мою работу при поездках в близлежащие села, где я проверял действия и получал информацию от находившихся в этих селах чекистских групп — 2–3 офицера, и 7–10 солдат, как правило, со служебной собакой. Всего в оперативной группе, закрепленной за управлением МВД по Дрогобычской области, числилось сорок два оперативных работника, частично командированных из других областей Украины. Разная по составу, служебному положению, званиям и возрасту группа, по моему мнению, плохо выполняла свои задачи. Так мне тогда, во всяком случае, казалось, но говорить открыто об этом я стеснялся. Были случаи пьянства, нарушений служебной дисциплины, проявлений, как тогда их обозначали, аморального характера, а проще говоря, откровенных заигрываний и интимных контактов с местными молодыми женщинами. Оперсостав был в основном молодой, а в селах с мужиками молодыми и здоровыми было туговато. Кого в банде убили, кого на войне, а кто и в Сибири очутился. О проступках оперсостава мгновенно узнавало местное население, и, как думалось тогда мне, молодому офицеру, все это влияло на авторитет госбезопасности.

Спустя пару недель, имея кое-какой опыт в разборе подобных неприятных случаев, я поделился этим с начальником отдела из Дрогобыча, уже упоминавшемся выше Александром Герасимовичем Лихоузовым.

— Ну а что ты хочешь, — просто и откровенно отреагировал этот опытный оперативник и руководитель, — люди месяцами живут вне семьи, молодые, выпить хочется, женщину иметь. Другое дело, когда все это делается грубо, с насилием и принуждением, как известный тебе случай с майором К. Пришел к сельской учительнице пьяный, выстрелил в потолок, водки требовал и любви. А этому майору 27 лет, он вот уже четвертый месяц в командировке, холостой. Третий год по таким командировкам мотается, месяцами чистой постели и нормальной бани не видит. Тяжело. Я такое не оправдываю, но понять его состояние можно. Наказывать обязательно надо, прежде всего как коммуниста. И правильно ты говорил на партийном собрании, что прежде всего спрос идет как с коммуниста, а уж потом как с оперработника.

— Я всего не знаю, как вы, Александр Герасимович. Я живого или мертвого бандита еще не видел, но знаю, что наш представитель в селе — это лицо нашей партии. По нему селяне делают выводы о всей партии, о всей госбезопасности. И из этого надо исходить.

— Это вы правильно говорите, — переходя почему-то на «вы», с едва уловимой хитринкой в глазах после короткой паузы вымолвил Лихоузов, — но партийность и человечность рядом должны быть, дополнять взаимно друг друга… Вы разбирали этот случай. К. выстрел произвел случайно. Автомат был на боевом взводе, патрон в патроннике, забыл поставить на предохранитель. Вы же знаете, уже должны знать, — подчеркивая «должны знать», произнес Лихоузов, — что, там, где встреча с оуновцами может произойти совершенно неожиданно, ночью, днем, когда все решают секунды, где каждый лишний звук, тем более звук затвора, может привести к гибели, патрон должен находиться в патроннике, а оружие стоять на боевом взводе. Ну забыл парень поставить на предохранитель, ну выпивший был, ну выстрелил случайно. След на потолке оставил. Заявила при первом опросе девушка, что приставал и угрожал оружием, вы об этом помните?

Я согласно кивнул.

— А помните, что эта же самая молодая учительница говорила, когда узнала о возможных неприятных последствиях для майора?

Я снова молча кивнул.

— Девушка эта заявила нам с вами обоим, что была бы у нее в доме водка, выпила бы вместе с ним, да водки не было. Что ничего против этого хлопца-майора не имеет, что ей жалко его, что он может пострадать из-за этого случая. И правильно мы с вами решили — обсудить случай построже, предупредить товарища и перевести его под замену в другое село. Похлебаете с наше, товарищ лейтенант, может, помягче станете, — как бы подчеркивая условия моей работы в Киеве, закончил Александр Герасимович.

— Я все понимаю. Конечно, тяжело работать оперсоставу месяцами, не имея никакого устроенного быта. Солдат, и тех каждую неделю меняют на новую смену из Ходоровского мотомехдивизиона. Но посмотрите на старшего лейтенанта Дьякова, он же все время как после большой пьянки, перегаром несет и глаза красные.

— А знаете ли вы, — по-прежнему соблюдая официальный тон, продолжал Лихоузов, — что этот старший лейтенант еще год назад работал начальником райотдела в одном из самых глухих районов Дрогобычской области, в Борыне, что лежит почти в Карпатах, а до этого он работал в тех же краях, в Сколе, Турке старшим оперуполномоченным. У него на счету много операций и почти все «с кровью» [110] , что у него на личном счету более десяти бандеровцев. Он у нас на самом хорошем счету как оперативный работник. Мы, учитывая его просьбу и длительный срок работы в тяжелых районах, перевели в управление, в Дрогобыч, пока на должность старшего оперуполномоченного, но планируем в конце года назначить заместителем начальника отделения… — Лихоузов сделал паузу. — Глаза, говорите, красные и перегаром несет? Поговорю с ним. Вы тут недавно, в операциях еще не участвовали. Как в поиск пойдете, в засадах побываете, на погранпайке посидите, сами водки попросите. Ну, это я так, ради шутки, дорогой товарищ представитель центра, уважаемый товарищ лейтенант, — иронически закончил диалог со мной майор Лихоузов.