– Чепуха, – сквозь зубы процедил Лео, с трудом подавив желание выместить злость на своем приятеле. Ну побьет он Деверо, и что с того? Кулаками делу не поможешь.

– Чепуха, – согласился Деверо. – Но то, что вся эта история о незаконнорожденном ребенке Боу высосана из пальца, не помешает сплетникам выставить на посмешище и твою сестру, и тебя, и всю вашу семью. У Сэндисона явно не все в порядке с головой. О чем он думал, когда заводил бастарда?

– А может, и не одного, – вставил Лео.

– Может быть, целый выводок бастардов, но даже у него должно было бы хватить ума не селить ребенка под одну крышу с женой. Тем более когда они с Боу и так вляпались по уши. Леди Кук исправно льет воду на мельницу сплетен, и, похоже, ей это никогда не надоест.

– Я убью его, – сказал Лео, вскочив из-за стола так резко, что звук отодвигаемого стула привлек внимание присутствующих. Лео обвел взглядом своих друзей. Своих союзников. Они же были друзьями Сэндисона до того, как он, Лео, призвал устроить ему бойкот. Лео встретился взглядом с Энтони Тейном и по глазам его понял, что Тейн тоже в курсе гадких слухов и так же, как Лео, не знает, как с ними бороться.

Лео направился к двери. Тейн вышел следом за ним, перехватив в холле, когда тот надевал пальто.

– Не усугубляй, – сказал Тейн, предупредительно положив руку Лео на плечо.

– Хуже быть уже не может, – ответил Лео.

Тейна отличала способность сохранять трезвую голову в любых ситуациях, и только он был способен вразумить Лео и оградить его от непоправимых ошибок.

– Ошибаешься, – покачав головой, сказал Тейн. – Навредить делу можно всегда. Жизнь меня этому научила, поверь.

Слова друга все еще звучали в голове Лео, когда он, вернувшись домой, застал жену нервно расхаживающей по комнате. В руке она сжимала письмо. Обернувшись к мужу, она протянула ему листок со смесью отвращения и страха, словно то была гремучая змея.

– Вот, доставили, когда тебя не было.

Лео покрутил в руке сложенный вчетверо листок. На нем не было имени адресата, лишь их лондонский адрес. Лео развернул листок и пробежал по нему глазами. К тому времени как он добрался до последнего абзаца, кровь его успела превратиться в лед, потом закипеть, потом снова заледенеть.

– Я не верю ни единому слову, – сказала Виола. – Сэндисон не мог так поступить. Ни по отношению к Боу, ни к тебе.

Лео звучно смял бумагу в кулаке.

– Начинаю задаваться вопросом, знаю ли я вообще Гарета Сэндисона.

Виола покачала головой, забрала у мужа записку и швырнула в огонь. Пламя лизнуло листок, и он медленно стал обгорать, превращаясь в золу.

– Не надо было тебе показывать. Я должна была его сжечь, как только прочла.

Лео привлек к себе жену, уткнувшись подбородком ей в темя. Если он кому и мог доверять в этой жизни, то только ей. Она была его опорой в этом зыбком мире, его надежным тылом.

– От того, что ты бы мне его не показала, никому бы лучше не стало. Если Сэндисон действительно уже был женат…

– Тогда я сама его убью, – сказала Виола. – Но я не могу поверить, что он на такое способен. Не могу, и все.

– Не веришь, значит.

Виола слегка встряхнула его.

– Не могу, – решительно повторила она, словно одна лишь ее уверенность в том, что все написанное в письме – вымысел, могла обратить правду в ложь. – И ты не верь. Гнев затуманил тебе голову.

– Только ради тебя я не стану убивать его, пока мы не раздобудем доказательства, но если подобную записку отправили еще и герцогу…

– Твоему отцу потребуется не меньше недели, чтобы добраться сюда из Лохмабена. И еще день или два, чтобы добраться до Сэндисона.

– Значит, приведение приговора в исполнение будет отсрочено до этой даты, – сказал Лео, и холодок побежал у него по спине. Неделя. Семь коротких дней, чтобы отыскать доказательства вины. Или невиновности. И никаких соображений по поводу того, с чего начинать поиск. Разве что начать с самого Сэндисона.

Зимнее солнце едва пробивалось сквозь пологи балдахина. Гарет лежал на боку, во сне обнимая ее, и Боу, боясь шевельнуться, чтобы его не разбудить, следила, как движется к ним луч света. Вот-вот свет попадет ему на глаза и разбудит.

Понадобилось два дня, чтобы смириться с тем, что он бессовестно манипулировал ею, и вернуться в его постель. Впрочем, она даже не думала притворяться, что сожалеет о том, что так поступила. Одинокая постель была для нее не меньшим наказанием, чем для него. И смысла себя наказывать не было никакого, разве что удалось потешить гордость.