– Когда-то мы были очень близки, – рассказала она нашему корреспонденту. – Но после его женитьбы все изменилось. Я не знаю, приезжал ли ко мне мой племянник перед смертью, так как находилась в больнице.

Полиция ведет расследование.

Антони посмотрел на Уинстона. Тот пожал плечами – лицо его было непроницаемым. Капли дождя падали на газету и превращались в большие влажные темные пятна.

По дороге домой они едва говорили. Из чувства деликатности, хотя они это и не обсуждали, мужчины не воспользовались проездом, а пошли на Тринити-роуд длинным окружным путем.

– Не надо было позволять ему уйти. Мне надо было разубедить его и уложить в постель. Тогда бы ничего подобного не случилось, – произнес наконец Уинстон.

– Никто не может отвечать за действия взрослого человека.

– А ты можешь дать определение взрослого человека? – спросил Уинстон. – Ведь с возрастом это точно никак не связано.

Антони не стал больше ничего говорить. Войдя в холл, он вспомнил, как встретился с Брайаном в первый раз. Тот сидел на ступеньках и шнуровал обувь, а потом встал, подошел к Тони и сказал:

– Я полагаю, мистер Джонсон?

А теперь он умер. Шел в сторону открытого моря, пока не утонул. Антони услышал, как Уинстон сказал что-то о встрече в половине восьмого, на которой ему надо быть. Голос его звучал глухо, как из бочки.

– Ну а мне надо работать. Желаю хорошо провести время.

– Постараюсь. Хотя лучше бы я прочитал эту газету завтра утром.

Уинстон поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, а затем, посмотрев сквозь перила, повернулся, подошел к журнальному столику и взял со столика три конверта.

– Теперь, когда дом уже выбран, надо будет написать риелторам, чтобы они больше не беспокоились.

Четвертый конверт, цвета лаванды со штампом Бристоля, он протянул Антони.

– Для тебя тут тоже кое-что есть.

Ну, наконец-то. После стольких дней ожидания она все-таки написала ему. Для того, чтобы попросить его еще немного подождать? Сообщить о том, что она болела? Или – о чудо из чудес – сказать ему наконец, что уходит от Роджера? Антони открыл дверь комнаты и включил электрический камин. Одним движением большого пальца он вскрыл конверт. Вытащил один тоненький листочек. Всего один? Это значит, что говорить ей нечего, кроме того, что она приняла решение в его пользу. Полный надежд на счастливые перемены в жизни, на осуществление своих желаний, Антони прочитал:

Ноябрь, 21.

Тони. Прости меня. Мне очень жаль. что я не написала тебе, как обещала. Я знала. что ты рассердишься если я напишу, что все еще не могу ни на что решиться. И вот теперь я решила. что останусь с РОджером. Я его жена и должна быть с ним. Я тебя никогда по-настоящему не любила. Это просто была безумная страсть. Не звони мне больше. Ты не должен пытаться связаться со мной. Никогда. А то РОджер рассердится. Запомни это окончательно. Я тебя больше никогда не увижу, и ты не должен контактировать со мной.

Антони еще раз перечитал послание – он просто не мог поверить своим глазам. Как будто в его конверт случайно попало письмо, предназначенное совсем другому человеку и написанное совсем другим, неизвестным ему человеком. В конверт, чей цвет, форма и выработка бумаги имели для Тони особое значение. Эти… эти непристойности не могла написать ему Хелен; они совсем не предназначены для него. И все-таки это было ее письмо. Ее пишущая машинка, эти ошибки, присущие только ей. Антони прочитал письмо в третий раз, и неверие уступило место ярости. Да как она посмела написать ему эту ерунду, состоящую из одних пошлых штампов! Как она посмела заставить его три недели ждать вот этого? Она должна быть с Роджером! А этот оборот из бульварных романов – безумная страсть? А контактировать? Отличный образчик того, что пишут журналисты, когда хотят сказать «общаться» или «разговаривать»! Антони стал внимательно изучать письмо, как будто пристальный анализ его семантики мог облегчить его боль. И неожиданно решил, что все понял. Ну конечно. Хелен начала писать, а концовку ей продиктовал Роджер. Но вместо того чтобы успокоить его, эта мысль вызвала у Антони новый прилив гнева. Она все рассказала Роджеру, и он заставил Хелен написать это письмо. Но что же она тогда за женщина, если позволяет мужу так собой распоряжаться? Она что, живет в XIX веке? Она ведь имеет право голоса, у нее собственный доход, она умна и независима. Антони почувствовал себя глубоко оскорбленным, как будто увидел, как они сочиняют это письмо вместе: женщина, униженная и благодарная за то, что ее простили, и мужчина, давящий на нее, желающий превратить его, Антони, в никчемного жиголо.

«Дай-ка этому самонадеянному идиоту от ворот поворот. Дай ему понять, чья ты жена и в чем заключается твой долг. И не забудь написать ему, чтобы больше он с тобой и не пытался контактировать, если только он дорожит своей шкурой. Ради всего святого, Хелен, пусть он наконец поймет, что все кончено…»

Антони смял письмо, а затем расправил и разорвал его на мелкие кусочки, чтобы у него не появилось никакого искушения прочесть его еще раз.

Артур узнал о смерти Брайана Котовски из телевизионных новостей в девять вечера. Диктор сказал не много – только то, что утонувший мужчина был идентифицирован и что полиция проводит досудебное расследование. Но Артур был полностью удовлетворен. Ему и в голову не могло прийти, что все связанное с расследованием возможной причастности Котовски к убийству своей жены будет вызывать у него такую отрицательную реакцию и даже позывы к рвоте. Сам Брайан был для Артура ничем – его безразличие к этому мертвому человеку было абсолютным, за исключением той ненависти, которую он обычно испытывал ко всем пьющим и шумным людям. Но ведь в какой-то момент Котовски могли оправдать! А вот теперь это было невозможно. Его самоубийство заклеймило его как убийцу так же надежно, как любое признание или суд. Теперь полиции не остается ничего, кроме как закрыть расследование.