Вначале был свет — такой сильный и яркий, что жег, словно кислота. Это был свет в своем наивысшем проявлении, апофеоз понятия свечения, слишком яркий для смертного понимания.

В растворяющем жжении непостижимого сияния у него осталась лишь одна мысль — это смерть.

Наконец свет дал просочиться иному ощущению. Кауртал услышал грохот волн и крики. Крики мужчин, женщин и чудовищ, тонущих и пылающих в океане того же белого пламени, которое грозило поглотить его самого.

Трескучий удар вернул его обратно в комнату. На стенах с неравными промежутками располагались защитные руны и их более частые противоположности — символами призыва — многие из которых накладывались на своих собратьев. Некоторые были отлиты из меди, другие представляли собой лишь глифы, вырезанные ножом на темном железе опорных колонн. Кауртал потянулся к клинку, пронзившему грудь. Пальцы сомкнулись на металле, но он не смог вытащить оружие.

Кауртал зашатался, его взгляд вновь начал блуждать по комнате. Она была наполнена бормочущими людьми-жрецами и скованными астропатами, которые подергивались в заполненных жидкостью саркофагах, вынужденные проводить жизнь в бесконечной дреме, чтобы другие могли пожинать плоды их вечных снов.

Человеческая душа была свечой в бескрайнем океане варпа. Душа псайкера — пожаром, равно опасным и манящим для Нерожденных. Его можно было обуздать. Нет, не то слово, правда? Не обуздать, даже не направить.

Нет, его можно было сделать оружием.

Каурталу никогда не рассказывали об этом. Никто о подобном не говорил, и он чувствовал, что его понимание несовершенно — и все же, как только воин открыл глаза и увидел лязгающие, скрежещущие капсулы с их плененным содержимым, то в тот же миг узнал все.

Узнал, потому что…

…потому что в его голове находилось Нечто Иное, чьи мысли сливались с его собственными. Из ниоткуда, все так же неожиданно, словно удар ледяного копья, пришло знание о вкусе души, бьющейся между зубов, и о том, что ужас лишь добавляет аромату пряности.

Нерхулум, — произнесло Нечто Иное в его сознании. — Ты — слабый носитель, но мы поглядим, чем кончится эта игра.

При попытке заговорить изо рта Кауртала хлынул поток крови. Аргел Тал аккуратным рывком выдернул у него из груди меч, позволив силовому полю клинка кустодия с шипением испарить кровь, запятнавшую металл.

«Это моя кровь», — подумал Кауртал, глядя, как она выгорает в дым. Воин рухнул на колени, снова оказавшись на палубе «Фиделитас Лекс», но каким-то образом продолжая находиться в окружении грохота волн и визга душ.

Он почувствовал, как кожа свободно сползает со звуком рвущейся шкуры. Кости затрещали, раскололись и начали проталкиваться все выше, выше и выше по его телу.

Его вопль слился с прочими криками, и сержант Джерудай Кауртал из ордена Извивающейся Руны умер на палубе флагмана своего примарха.

Мертвые окружали его, нетвердо шагая ногами с подгибающимися коленями и кашляя пылью из респираторных решеток шлемов. У большинства не было никакого оружия, хотя некоторые еще держали ржавые клинки, руководствуясь стойким инстинктом мышечной памяти.

Теперь это невозможно было отрицать. Нельзя было утверждать, будто это галлюцинация из-за внутричерепного давления или дезориентация вследствие облучения. Из грязи продолжали подниматься все новые мертвецы — ни одного Ультрадесантника, только воины в красном. Его собственные братья.

— Кауртал, — хрипели они. Сухие голоса трещали в воксе. — Ты бросил Легион.

Даже мертвецы обвиняли его. Он ответил им встречным упреком, проклиная, исходя пеной и плюясь. Едкая слюна брызгала из клыкастой пасти.

— Легион бросил нас! Я заставлю их помнить о павших!

Первый труп носил капитанский гребень. Там, где некогда сияли чистые синие линзы глаз, теперь яростно таращились дыры.

— Смерть избавит тебя от заблуждения, — выдохнул призрак.

— И от жалости к самому себе, — прохрипел другой.

— Ты бежишь от долга, — капитан ткнул в него трясущейся, гремящей рукой. — Бежишь от того, чего просил Легион.

— И называешь это отвагой, — подковылял еще один труп, голова которого была неестественно наклонена на сломанной шее. — Бежишь, но называешь это отвагой.

— Ты прячешься, но зовешь это доблестью.

— Ты предаешь, но зовешь это справедливостью.