Констанция сделала паузу. В кабинете, похоже, никто не дышал.

— А теперь подсчитайте сами, — с силой добавила она. — Десять процентов комиссионных от полумиллиона долларов, которые он для вас сэкономил, составляют пятьдесят тысяч долларов. И недостача, о которой вы говорите, джентльмены, — его вознаграждение.

— К дьяволу такое вознаграждение! — воскликнул Беверли.

Констанция потянулась к телефону, стоящему рядом на столе.

— Соедините меня с таможенной полицией, — сказала она в трубку.

Дюмон побледнел и лишился дара речи. Беверли едва мог сдержать бурлящую в нем ярость. Но что они могли поделать? Эти двое поменялись местами с Доджем, став из обвинителей обвиняемыми. Если они не согласятся на беспрецедентное предложение Констанции, они могут отправиться в тюрьму, тогда как Додж останется свободным, состоятельным человеком.

Бизнесмены и детектив смотрели на Доджа, на миссис Данлап и понимали, что те не дрогнут. Эти двое были такими же безжалостными, какими прежде были их противники.

Дюмон буквально вырвал телефонную трубку из рук Констанции.

— Центральная, не соединяйте, — пробормотал он.

Потом двинулся к двери, и остальные последовали за ним.

Снаружи аудитор терпеливо ждал, когда Драммонд позовет его, чтобы подтвердить рапорт. Он прислушивался, но из-за двери, вопреки ожиданию, не доносилось разговора на повышенных тонах. Что бы это могло значить?

Дверь открылась. Появился бледный Беверли, за ним — ошарашенный молчаливый Дюмон. Додж снова придержал дверь для Констанции, и та быстро прошла мимо изумленного аудитора.

Теперь все взгляды были направлены на Дюмона, как на самого красноречивого из всех.

— Додж дал удовлетворительные объяснения, — только и сказал он.

— Я бы заперла все эти бумаги в самом крепком сейфе самого безопасного банка Нью-Йорка, — заметила Констанция, выкладывая на стол Мюррея доказательства вины его начальства. — Это единственная гарантия вашей безопасности.

— Констанция! — порывисто выпалил Додж. — Вы были великолепны!

Теперь, когда сражение осталось позади, Констанция почувствовала, что ее начинает бить дрожь.

Она отошла и встала у окна, а Мюррей, понизив голос, продолжал:

— Я хочу кое-что вам сказать.

Он подошел к ней, наклонился ближе и страстно заговорил:

— С того дня у «Вудлейка», когда вы отговорили меня от глупого и недостойного поступка, я понял, что вы… Вы значите для меня больше жизни. Констанция, раньше я никогда не любил. Для меня имели значение только деньги. Мне некого было любить, не о ком думать, не о ком заботиться, кроме себя самого. Вы все это изменили.

Констанция смотрела в окно на высокие здания Нью-Йорка. Там, в мириадах кабинетов, таились несметные богатства и множество неиспробованных возможностей эти богатства заполучить.

Повернувшись, она лишь на мгновение взглянула на Мюррея, потом быстро опустила глаза. Здесь ей больше нечего было делать.

— Теперь вы чисты от подозрений, вы уважаемый и респектабельный человек, — просто сказала она.

— Да, слава богу. Я чист, и у меня появились новые амбиции благодаря вам.

Констанция с прошлого вечера ожидала этого разговора. И она верно угадала, как будет вести себя Мюррей, когда с огромным облегчением избавится от висевшей над ним угрозы. Но почему-то он ее разочаровал. Констанция чувствовала, что триумф в ее душе превращается в пепел.

— Говорите яснее, — нетвердым голосом попросила она.

— Констанция, — настойчиво сказал он, подходя ближе и беря ее за холодную руку.

Что, если Драммонд, несмотря на свою враждебность, был все-таки прав? Что, если она перекроет Мюррею все пути к новой жизни, которая теперь перед ним открыта?

Констанция осторожно высвободила руку. Нет, это счастье не для нее.

— Боюсь, в глубине души я порочная женщина, Мюррей, — грустно сказала она. — Я слишком далеко зашла, чтобы вернуться. На мне клеймо. Но я не окончательно погибла… Пока еще нет. Вспоминайте меня добрым словом.

Реальность происходящего обожгла ей душу, и она неистово воскликнула:

— Да! Я должна вернуться к своему одиночеству. Не пытайтесь меня остановить, вы не имеете права!

Констанция вырвалась и очертя голову выбежала вон.