— А тебе-то зачем это? — спросил Костя. — У тебя же все в порядке… Степаныч.

— Не знаю. Но тянет. — Зойка криво ухмыльнулась. — Здесь все давит: учителя, мать, разные заботы. А так вроде ты есть — и тебя нет… Когда надо, поработать можно. Надоело — топай дальше. — Она задумалась. — А не хочешь работать, можно милостыню просить. Я бы бедно жила, мне почему-то хочется иногда жить бедно-бедно и милостыню просить. «Подайте бедному на пропитание!» — Зойка хихикнула, чтобы было не понятно, что она говорила то, о чем часто думала. — Я бы давно ушла, но Степаныча жалко. Охмурит его какая-нибудь прощелыга вроде матери.

— Несешь чепуху. Кому я там нужен с саксом? А я без музыки жить не могу.

— А можно стать бродячим музыкантом, — не сдавалась Зойка. — Идешь, бредешь… вытащил сакс… играешь. — Она была в восторге от собственной фантазии. — Тут же толпа собирается, тебя слушают! Между прочим, с большим удовольствием. Деньги бросают! Все же интересно. Точно, нищим жить хорошо. Свобода. Все люди — рабы денег, а мы нет… Нам же не надо будет ни перед кем выпендриваться!

— Заткнись! — прервал ее Костя.

Его чуткое ухо выловило из просыпающегося утра, еще не наполненного гамом и шумом, торопливые шаги Лизы.

Зойка бросилась к окну.

— Бежит, — сказала она. — Я, пожалуй, пойду.

— Сиди, — приказал Костя. — Уйдешь, когда она придет.

Он поставил стул посередине комнаты и уселся, положив ногу на ногу, прямо против двери. И Зойка села — на самый кончик стула. Она чувствовала себя неуверенно. Лицо у Зойки пылало, по губам ее прошлась виноватая, беспомощная улыбка. Она не любила, когда людей подсаживали.

В комнате было тихо. Они оба напряженно прислушивались, но не поймали ни шороха, ни звука, — видно, Лиза не воспользовалась лифтом. И как открылась входная дверь, они бы не услышали, если бы она слегка не скрипнула. И они поняли: Лиза вошла. Зойка не выдержала, бросилась в переднюю навстречу Лизе, но Костя успел ее перехватить за полы развевающегося халата, приложив палец к губам, чтобы молчала. Зойка, боясь дышать, села обратно.

Наконец Лиза появилась и увидела Костю и Зойку. Сначала лицо ее приняло удивленное выражение, потом испуганное: ей было неприятно, что ее ночное путешествие не осталось тайным.

Все молча смотрели друг на друга.

Теперь Косте и Зойке стало понятно, почему они не слышали Лизиных шагов, — она сняла туфли и держала их в руках.

— Я пойду, — быстро вскочила Зойка и, подметая пол длинным халатом, скрылась.

— А Зою ты зачем поднял среди ночи? — спросила Лиза, демонстративно обувая туфли.

— Наше дело, — нагловато ответил Костя. — Я же не спрашиваю, куда ты ушла ночью.

— А я и не скрываюсь… Ушла потихоньку, чтобы тебя не беспокоить. Была у Глебова.

— Нетрудно догадаться… Ну и как твой культпоход?

— Нормально, — живо заметила Лиза. Она находилась под впечатлением встречи. — И даже очень. — Подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу. — Мы объяснились, это было нелегко. Я ему все-все рассказала. И, представь, он меня понял и простил. Он меня любит. Да, да, можешь не улыбаться. Когда я шла к нему, у меня из головы не выходили твои слова насчет предательства. Ведь он вполне мог это сделать, даже имел на это право. Так бы на его месте многие поступили, как ты говоришь, в духе времени. Но он оказался не такой.

— Ну а если отбросить лирику? — резко оборвал Костя.

Лиза вздрогнула:

— Сейчас… Костик, минуту передохну. Почему-то устала… сейчас.

От бессонной ночи под глазами у нее пролегли темные круги, она опала с лица, отчетливо видна была ее худоба и незащищенность.

— Я тебе по порядку. Ты во всем сам убедишься. — Ей было трудно говорить, она задыхалась, схватывая бледными губами воздух. — Извини, бежала всю дорогу, ни одной машины. Думала, ты проснешься, а меня нет — еще испугаешься.

— Скажите, какие нежности! — заметил Костя, сам того не желая. Он совсем не собирался на нее нападать, но, как только услышал, что Глебов все простил, тут же решил, что они оба против него. — Раньше я за тобой этого не замечал. Убегала — только тебя и видели. Хвост трубой. И не думала, что ребеночек ночью проснется и будет вопить от страха, разыскивая мамашку.

— Да, да, ты прав, Костик! — неожиданно вырвалось у Лизы. — Прав, как никогда. Я сегодня подумала, и не один раз, какая же я мерзавка! Свою жизнь провертела, пока к нему бежала. И веришь, захотелось умереть, и я бы умерла, если бы не ты… Ты же, Костик, ни в чем не виноват, а все я. — Она замолчала, провела рукой по лицу, жалобно улыбнулась. — Я так долго, потому что… трудно. Веришь, у его дверей простояла час — боялась позвонить, протяну руку к звонку — и отдерну. Ну, если бы он меня стукнул, или спустил с лестницы, или что-нибудь страшное закричал, или еще хуже — просто захлопнул двери, то я бы снова стала звонить. Я бы это пережила. А я боялась за тебя. Ну, если он меня выгонит, что нам тогда делать? Как я вернусь к тебе? В общем, я постучала, позвонить не смогла: ночью звонок всегда так резко бьет… И вдруг на первый мой стук, тихий-тихий, дверь сразу открылась, и я оказалась перед ним. Испугалась, чуть не бросилась бежать. Но, слава богу, не убежала. Потом поняла: он меня ждал под дверью, может быть, много часов; как вернулся от нас, так и ждал, стоя на пороге, не замечая времени. Почему-то был уверен, что я приду. — Лиза прошла по комнате, сжимая одну руку в другой. — Я же не слышала его шагов. Значит, он стоял у двери! Если бы он спал, разве услыхал бы мой стук? Никогда. Он отступил с порога, и я вошла. Встретил меня, как будто между нами ничего не произошло. Когда увидел, только сказал: «Лиза!» И, поверишь, больше ни слова. Но это было не удивление, вызванное моим приходом, и не приглашение войти; нет, он звал меня на помощь, чтобы я его спасла…