— Так и ходишь франтом? — спросил Дан, пропуская его в комнату.

— А как мне ходить? По-твоему, если я переоденусь бродягой, мои передвижения вмиг станут безопасными? Меня узнали. Ищут Мита. Лицо, а не одежду. — Он положил на стол тощий пакет. — Тут еда. Вы еще не умираете с голоду?

— Почти умерли. Но если тебя ищут, что ты гуляешь по городу? Не боишься?

Мит безразлично пожал плечами.

Дан вдруг понял, что он подражает Марану… не только он, это у них у всех — у Санты, Навера, всех остальных, все они в той или иной степени переняли у Марана его внешнее спокойствие, безразличие к опасности — у Марана настоящее, у кого-то, может, наигранное, определить это не представлялось возможным, нелюбовь к пустой болтовне… Марана трудно было разговорить, в длинные беседы он вступал с очень немногими людьми (Дан втихомолку гордился тем, что был среди этих немногих), а вообще был скуп на слова и сдержан сверх всякой меры. И Мит, несомненно, подражал ему в этом, не только Мит…

— Кстати, — сказал Мит, глядя на Поэта, жадно жующего невкусные бутерброды из толстого куска хлеба и тонкого слоя какой-то овощной смеси, — ты свободен, любимец публики. Тебя там не было.

— В смысле?

— Тебя никто не назвал. Ни один человек.

— Это точно? — спросил Дан.

— Абсолютно.

— Жаль, — Поэт вздохнул.

— Почему жаль? Гуляй. Пой.

— Мои поступки не оставляют следа. Я строю на песке.

— Не на песке, а на бумаге. А бумага прочнее камня. Маран не подавал голоса?

— Нет. Может, ты знаешь, где он?

— Может.

Дан ожидал продолжения, но Мит молчал, и ему пришлось спросить:

— Где же?

Мит ответил не сразу, после долгой паузы.

— Он поехал туда. В Вагру.

— Зачем?!

— Надо было.

— Надо! Знаю, что надо. Но именно ему?

— Ну может, не именно ему, но…

— Именно ему как раз нельзя было туда ехать! Мы же с ним договорились. Почему ты не удержал его?

— Интересно, как я мог его удержать?

— Очень просто! Не пустил бы, и все.

— О Создатель! Не пустить Марана! Ты же не вчера с ним познакомился! Неужели ты до сих пор не понял, что когда он принял решение, он его выполняет?

— Надо было убедить, отговорить… ну я не знаю…

— То-то, что не знаешь.

— А почему ты с ним не поехал?

— Потому что он поручил мне другое дело. Надо было раздать ваше предохранительное средство тем, кто уже выбрался из опасной зоны. Кого вывезли. Это ведь тоже люди. Несколько тысяч человек.

— А как ты их нашел?

Мит поднял на Дана удивленные глаза.

— Значит, Марану удалось убедить Тонаку?

Вопрос был чисто риторическим, во всяком случае, Мит, по всей видимости, оценил его именно так, почему и промолчал. Дан открыл рот, чтобы задать следующий, но Поэт опередил его.

— Я что-то не понял, — сказал он, настороженно глядя на Дана. — Это тот самый препарат, который не подействовал? Там, на Перицене.

— Тот, но не совсем.

— В смысле?

— Он переделан в соответствии с особенностями ваших организмов.

— Специально для Марана? — спросил Поэт с недоверием.

— Почему только Марана? — удивился Дан. — Для всех.

— Ты хочешь сказать, что вы создали новый препарат для нас, жителей Торены?

— Конечно. Мы же знали о работах над глубинным оружием и, на всякий случай, подготовились. Что тебя, собственно, смущает?

Поэт густо покраснел.

— По правде говоря, себя смущаю я сам, — пробормотал он. — Боюсь, что я какой-то выродок, Дан. Я, наверно, прогнил насквозь. Ну неужели в мою тупую башку так трудно втемяшить, что люди могут делать добро другим людям, народы другим народам просто так, не ища никакой выгоды?

— Интересно, за какой выгодой ты помчался в визор-центр? И не ты один.

— Ну… В способность отдельных людей к подобным вещам я еще могу поверить. Но в целом, в массе… Нет, не верю. То есть не верил. Почему?

— Время такое, — сказал Мит тихо.

— Время?.. Возможно. Конечно, когда всю жизнь трясешься от страха за себя и своих близких… не какого-нибудь, а совершенно животного страха потерять жизнь, свободу, кусок хлеба… тут уже не до абстрактных чувств…

— Что ты называешь абстрактными чувствами? — спросил Дан. — Доброту? Милосердие? Гуманность?

— Да, Дан. Представь себе. Доброта в Бакнии стала абстракцией. Фантазией. Сказкой. Милосердие… В стране, полной убийц и доносчиков?

— Ты преувеличиваешь!

Поэт с сомнением покачал головой.

— Кстати, насчет визор-центра. Мы отнюдь не были столь бескорыстны, как могло показаться. Ведь речь шла о наших соотечественниках. Национальное чувство у бакнов не абстракция, в отличие от доброты. Учти это на будущее.